Неизвестный Есенин

«Сорок детей уже жили в школе, но сама школа еще не существовала. Распорядок дня, выработанный Дункан, соблюдался плохо. Общее образование, предусмотренное тогда в объеме семилетки, велось сумбурно. Среди набранных преподавательниц-руководительниц только две были с педагогическим опытом. Организационный комитет не мог наладить даже быт, хотя персонала было в полтора раза больше, чем детей».

С горечью и иронией вспоминала и Ирма, как школу наполнили персоналом, и вместе с персоналом прибыло огромное количество всевозможной сверкающей посуды, в которой, к сожалению, нечего было готовить.

Всех детей и персонал надо было накормить, а так как правительство из-за долгого обсуждения и волокиты еще не приняло решения о группе, она достала остатки привезенных с собой консервов. Обучение началось. О, как эта школа отличалась от ее первой школы в Грюневальде в Германии, где стояло сорок белых кроваток, украшенных изящными занавесками с голубыми бантиками! А здесь все, что Айседора могла сделать, это положить доски на прибитые вдоль стен планки, постелить одеяла и уложить на них по 3–4 человека. Одеяла Айседора достала у представителя Организации американской помощи…

Школу открыли в середине октября, через три месяца после ее приезда. Но скоро ее пришлось на время закрыть, а детей отправить домой, потому что дворец на Пречистенке не отапливался. Надо было еще поставить печь.

И все-таки 7 ноября Айседора с детьми уже выступала в Большом театре, где проходили Октябрьские торжества. В зале был Ленин, и от его имени Ирме Дункан и детям вручили букет цветов.

Рассказывает Ирма: «Большой театр в Москве вмещает свыше трех тысяч человек, но в десятки раз больше коммунистов рвались увидеть танец Дункан, о котором столько раз говорили. «Правда», «Известия» и все рабочие газеты помещали высказывания читателей о всемирно знаменитой танцовщице, которая столь мужественно покинула «гибнущую капиталистическую Европу» ради того, чтобы приехать работать для детей Советской Республики».

«Известия» писали: «Давно уже подмостки академического Большого театра не видали доподлинного праздника». Воздав хвалу ритмике и пластике и полному слиянию с музыкой, автор статьи «особливо» (слово из текста) останавливается на «Славянском марше» Чайковского, который был «гвоздем программы». «Это в полном смысле контрреволюционное произведение… Но Айседора показала, что может сделать с вещью, совершенно несозвучной современности, одаренный артист.

На фоне музыки Чайковского Дункан изобразила в захватывающей мимике и пляске согбенного, тяжко плетущегося, утомленного, скованного раба, силящегося порвать оковы и наконец падающего ниц от изнеможения. Но посмотрите, что делается с этим рабом при первых звуках проклятого царского гимна: он с усилием приподнимает голову, его лицо искажает безумная гримаса ненависти, он с силой выпрямляется, напрягает нечеловеческие усилия, чтобы порвать рабские цепи.

Это ему удается сделать в конце марша…

Раб выпрямляет искривленные пальцы, он простирает застывшие руки вперед — к новой радостной жизни.