Неизвестный Есенин

Да, да, все — нули, а молодая гвардия, мои «свердловцы» да комсомольцы, «ленинский набор» и перебежчики из чужих партий плюс наши иноземные содержанки (у нас их — до черта!) — это уже не нули, мой милый, а такие минусы, с которыми — головы не приложишь, как разделаться!

Нуль, умноженный на нуль — это даже красные студенты знают, есть нуль; вереница нулей, хоть тянись она от Кремлевской стены до Тихого океана, тоже равна нулю, если слева нет другой цифры, а у нас и справа, и слева — шиш на граблях…

А воруют… Donnerwetter как воруют! Вор на воре взяткой погоняет…

Тут какая-то чертова загадка: почему люди, которые совсем недавно жертвовали собой, жили не хуже дорогих вам «подвижников церкви», истинными аскетами, вдруг полюбили особняки (непременно — особняки: квартиры хоть в 20 комнат — им мало!), шампанское, кокоток, да которые подороже, из балета, собственные поезда, «тридцать тысяч курьеров», а их жены — бриллианты в орех («нельзя ли с царицы?»), альфонсов и, конечно, десяток новых платьев в месяц, если не из Парижа, то хотя бы (с кислой миной) от Ламановой… В чем тут дело? Отчего, например, Иван Иванович который раньше десятки лет жил впроголодь со своей некрасивой женой, но тоже большевичкой, который, получи он завтра миллионное наследство, все до копеечки отдаст его партии, отчего это он залез в особняк на Поварской, жену прочь, расписался с девочкой в 17 лет, раскрашенной да раздушенной, и бессовестно торгует своими визитными карточками: «Милый Коля, сделай такому-то — то-то и то-то», «Милый Феликс, освободи, пожалуйста, таких-то, коих знаю, как честнейших» и т. д. Ведь чуть ли не вся страна управляется такими дружескими «записками», покупаемыми подчас за такие деньги, на какие можно купить самые ценные автографы величайших гениев мира…

Фу, от партии пахнет «жареным» на расстоянии от Земли до Солнца!..

Ну, пусть Демьян пьянствует с буржуями, если ему кремлевского спирта мало для вдохновения: тут хоть для революции польза. Но как это у наших лучших товарищей, которые стоят за беспощадный расстрел взяточников, рука поворачивается делать то же самое, за что они час тому назад казнили другого? Разве не раздаются голоса за то, чтобы «самоснабжение» (по-старому — «кормление») — не грех, что с буржуя за «честное» дело, в виде подарка, разрешается получить, ибо это не взятка, где за деньги делают что-то «незаконное»…

О, диалектика революционного марксизма!! Вот до чего ты докатилась…

И недаром поэтому «глас народа» всех нас валит в одну кучу жуликов, куда однажды сунули даже бескорыстнейшего Жоржика а завтра, чего доброго, спихнут и меня, а вы знаете, что для меня деньги, комфорт — звук пустой, что для меня революция — все, и, потребуй она от меня жизни моей любимой жены, я спокойненько утоплю ее в умывальном ведре — медленно и мучительно…

В чем тут дело? Отчего воруют? Право, тут какой-то закон…

Ваше объяснение я знаю: вы дали его, обвиняя шантажиста и взяточника Малышева, который проделывал всякие гнусности, будучи следователем М.Ч.К.: «Где грязно, там всегда заводятся клопы», — изрекли вы трибуналу…

Позвольте, это же не так: революция не грязь, а священный огонь, и вы, которого, если уж говорить правду, я всегда считал революционером (да, да: не обижайтесь!), вы не смеете так обобщать единичные и случайные факты…

Ах, но дайте мне большого, честного революционера-коммуниста!!!

«Такой нэ бываэт», — скажете вы словами армянского анекдота…

Лжете! И вас все-таки надо расстрелять!..

Нет, шучу, шучу…

Вот, значит, каковы у нас теперь дела…

«Россия гибнет!» — воскликнете в свою очередь и вы, славянофил наших дней, верящий в «свет с востока» и в божественную миссию неблагодарного отечества. Известное дело, вы — поэт, а мы, хотя тоже романтики, по мнению некоторых, но мы творим наше дело не только пером и не только на бумаге, а также огнем и мечом на скрижалях проклятой суровой действительности…

Да, я, пожалуй, тоже романтик, и подчас — сентиментальный щенок, отравленный ядом иронии: до сих пор в Копенгагене дети вспоминают обо мне как о своем лучшем друге, а как-то в заседании политбюро я совершенно серьезно отстаивал одного из сильно провинившихся товарищей, который был мне дорог, потому что у него была… ручная галка, им самим, представьте себе, выдрессированная… Скажете, дурака валяю? Не знаю и знать не хочу…

Но при чем тут дети да галка? Давайте говорить о вашей России.

Помните ли, как вы однажды выгнали меня из своей комнаты, когда я — это было под утро — в жарком споре с вами открыл вам все наши карты, признав, что у нас нет никакой «советской власти», никакой «диктатуры пролетариата», никакого «рабоче-крестьянского правительства», никакого доверия к нашей дурацкой партии, а есть лишь очень небольшой орден вождей грядущей в мир социальной революции (наподобие тех «масонов», в которых вы, хоть и не по Нилусу но все же верите!), в ответ на ваше надоевшее мне сравнение нас с «бесами», выпалил, потеряв остатки хладнокровия, что Достоевского, к сожалению, нельзя расстрелять?