Неизвестный Есенин

Есенин из этой группы девушек пленился одной и завязал с ней долгую и нежную дружбу. Целомудренные черты ее библейски строгого лица, по-видимому, успокаивающее действовали на «чувственную вьюгу», к которой он прислушивался слишком часто, и он держался с ней рыцарски благородно».

Добавьте к этой идиллической картине вешние солнечные дни, зеленые скверы и хлебосольный город. И картина готова. Так обычно описывают этот безмятежный месяц жизни Есенина. Позади зимняя стужа, стылые московские квартиры и голодная Москва. Друзья отъедались, гуляли, развлекались. Мирное, ничем не омраченное существование. Живи да радуйся!

Почему же именно в этот период, в Харькове, написал Есенин одну из самых мрачных и трагических поэм «Кобыльи корабли»? (Это именно поэма, а не стихотворение, как считают исследователи его творчества.) Почему стихи этого периода самые мрачные и пессимистические?

Харьковский период, надо полагать, имел для Есенина важное значение, можно сказать, он перевернул его душу, мировоззрение, его жизнь, и потому следует более подробно остановиться на этом отрезке жизни поэта.

Есенин, Мариенгоф и Сахаров выехали в Харьков 23 марта. Город несколько раз переходил из рук в руки и только недавно окончательно освобожден был от белых. На улицах еще не утихли разговоры об убийствах, грабежах, арестах, голоде, белом и красном терроре, гибели беззащитных людей. Пришли красные — их газеты стали много писать о белом терроре. Припхел Деникин, тотчас велел учредить Особую комиссию по расследованию преступлений ЧК с последующим опубликованием списков казненных чекистами. Результаты этого и подобных расследований отозвались потом в лозаннских событиях. Напомню, что в Лозанне 10 мая 1923 года белогвардейцами М. Конради и А. Полуниным был убит советский дипломат Вацлав Боровский. Суд над ними превратился в процесс обличения большевистских зверств. В защиту Конради и Полунина выступило много свидетелей. Они были оправданы. Красный террор описан многими, в том числе и С.П. Мельгуновым: «Моря крови затопили человеческое сознание».

Большевики тоже не оставались в долгу. Приведу только один пример, рассказанный в книге С.П. Мельгунова, поскольку он нашел отражение в есенинской поэме.

«В Москве на выставке, устроенной большевиками в 1920–1921 гг., демонстрировались «перчатки», снятые с человеческой руки. Большевики демонстрировали этот образец зверств белых. Но об этих «перчатках», снимаемых чекистом Саенко, доходили давно в Москву слухи. Харьковские анархисты, привезенные в Бутырскую тюрьму, единогласно свидетельствовали об этих «перчатках», содранных с рук пытаемых».

О зверствах Чрезвычайной комиссии и чекисте-садисте товарище Саенко ходили в городе самые невероятные слухи. В частности, о Чайковской улице, где чекисты организовали концлагерь и кладбище.

В Харькове друзья навестили больного и голодного Белимира Хлебникова, который не только оказался свидетелем этих кровавых событий, но и сам подвергался аресту, несколько месяцев скрывался от мобилизации в белую армию в психиатрической больнице, где болел тифом и голодал. Удручающее впечатление оставила эта встреча: ничего не было в комнате Велимира, лишь куча тряпья, на которой лежал больной поэт, да хромой стул. Харьковские события 1919 г. нашли отражение в его поэме «Председатель чеки». Читатели знали Хлебникова как «заумного» поэта, теперь, же Председатель Земного Шара, предстал автором современного эпического полотна:

Дом чеки стоял на высоком утесе из глины.
На берегу глубокого оврага,
И задними окнами повернут к обрыву.
Оттуда не доносилось стонов.
Мертвых выбрасывали из окон в обрыв…
Ямы с нечистотами были нередко гробом.
Гвоздь под ногтем — украшением мужчин…
И мрачная слава окружала его, замок смерти.
И еще несколько строк о «председателе чеки»:
Тот город славился именем Саенки.
Про него рассказывали, что он говорил.
Что из всех яблок он любит только глазные.