Неизвестный Есенин

В мае 1929 года М. Горький побывал на Соловках. «Знакомство с заключенными наглядно убедило писателя в правильности воспитания трудом». Такой вывод делает биограф М. Горького Изабелла Михайловна Нефедова. Сам Горький писал: «Присматриваясь к современным «социально-опасным», я не могу не видеть, что, хотя труд восхождения на гору и тяжел для них, они понимают необходимость быть социально-полезными».

Для первых советских заключенных и название придумают облагороженное: «труд армейцы», «каналармейцы». А принудительный труд назовут «перековкой».

Одобрение Горьким большевистского перевоспитания трудом обернется геноцидом для всего советского народа. Одобрит писатель и «мудрую сталинскую политику» раскрестьянивания: «Великая это радость — строить прекрасную, ладную жизнь на колхозной земле».

«Таков итог многолетних горьковских раздумий над трудными судьбами русского мужика», — делает вывод та же Изабелла Нефедова.

К мнению Максима Горького прислушивались и на Западе. Даже Ленин вынужден был считаться с его мнением: «Прочитал (в «Социалистическом Вестнике») поганое письмо Горького. Думал было обругать его в печати (об эсерах), но \ решил, что, пожалуй, это чересчур. Надо посоветоваться».

Процесс над эсерами Горький характеризовал как «приготовление к убийству людей, искренне служивших делу освобождения русского народа». Письмо направил и в советское правительство на имя Рыкова, предупреждая, что смертные приговоры обвиняемым вызовут со стороны Европы моральную блокаду России. Копию письма послал Анатолю Франсу, чтоб заручиться его поддержкой.

Слово пролетарского писателя было услышано. Люди были спасены.

Но 13 июля 1925 года Максим Горький на имя Николая Бухарина отправил послание другого рода. Оно касалось крестьянских поэтов и писателей и, конечно, Сергея Есенина. Это письмо о недавно принятой резолюции ЦК «О политике партии в области художественной литературы:

«Надо бы, дорогой товарищ, Вам или Троцкому указать писателям-рабочим на тот факт, что рядом с их работой уже возникает работа писателей-крестьян и что здесь возможен, — даже, пожалуй, неизбежен конфликт двух «направлений». Всякая «цензура» тут была бы лишь вредна и лишь заострила бы идеологию мужикопоклонников и деревнелюбов, но критика — и нещадная — этой идеологии должна быть дана теперь же. Талантливый, трогательный плач Есенина о деревенском рае — не та лирика, которую требует время и его задачи, огромность которых невообразима (…) Нет сомнения, что этот умный подзатыльник сильно толкнет вперед наше словесное искусство».

«К допустимым (и даже полезным) методам руководства Горький относит «умный подзатыльник, который толкнет вперед наше словесное искусство», — видимо, не предполагая, какой реальный размах может получить эта метафора», — так комментирует указания М. Горького Наталья Сидорина.

Узнав, что пролетарский писатель предал крестьянских поэтов, Есенин прекратил с ним связь — вот почему упомянутое письмо осталось не отосланным, а Соне Есениной-Толстой сказал: «Уже не надо». А в письме другу Николаю Вержбицкому объяснил: «Все, на что я надеялся, идет прахом».

В 1926 году, после гибели Есенина, Владимир Маяковский сделает попытку объяснить, намекнуть, к чему приводят добрые советы, поданные издалека. Это он сделает в «Письме писателя Вл. Вл. Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому»:

Очень жалко мне, товарищ Горький,
Что не видно Вас на стройке наших дней.
Думаете — с Капри, с горки
Вам видней?