Неизвестный Филби

— Что думал Филби о политике и действиях Леонида Брежнева? А о Михаиле Горбачёве? Что одобрял и что — нет?

— Филби даже в пожилом возрасте был человеком очень энергичным и деятельным. Он говорил: «Ну, дали бы мне управлять каким-нибудь конкретным участком — например, строительной компанией или таксопарком, — я бы уж навел там полный порядок». Поэтому его не могла не раздражать застойная, бездеятельная атмосфера брежневских времен. Говорят, он выключал телевизор, когда в девятичасовой программе «Время» появлялся престарелый Брежнев со своим знаменитым «да-ра-хие та-ва-ры-шы».

Начавшаяся в 1985-м году эпоха Перестройки, которая ассоциируется с именем Михаила Горбачёва, взбодрила Филби, он с интересом следил за оживившейся политической жизнью в стране, за процессами либерализации. Но окончательных выводов относительно происходившего в то время ему не суждено было вынести: он ушел из жизни в разгар Перестройки, в мае 1988-го. Нам остается только гадать, что сказал бы он по поводу последовавших за Перестройкой событий.

Если честно, мне видится некая «предопределенность» в его уходе из жизни именно в последние годы существования Союза: ведь Ким, как и вся его деятельность, полностью принадлежал к эпохе СССР. Возможно, он понимал, что вот-вот закончится ЕГО эпоха, а вместе с ней и смысл ЕГО жизни?

— Почему советское руководство — ни Брежнев, ни Горбачёв не воспользовались талантом и умениями Филби в спецслужбах и дипломатии?

— Правильней будет сказать так: воспользовались, но далеко не в полной мере. Ким рассказывал, что когда он приехал в Советский Союза, он был подобен «переполненному котлу», у него было огромное количество ценнейшей информации, которая, как он считал, могла стать очень важным подспорьем в выстраивании внешней политики СССР, не говоря уже о работе против западных спецслужб. По его мнению, его потенциал не был в достаточной степени использован, и он был этим разочарован.

Почему так произошло? Наверно, потому что было отношение к Киму, «сгоревшему агенту», как к «списанному материалу». Ким-то считал себя кадровым советским разведчиком, а в Москве он всегда числился как «агент» — очень ценный, но тем не менее агент. Кроме того, как об этом ни больно говорить, его до самого конца считали «чужаком» и полностью не доверяли. Посудите сами: к работе с молодыми оперработниками допустили только в 1975 году, а выступить с лекцией перед руководящим составом ПГУ в ясеневской штаб-квартире разведки пригласили лишь в 1977-м, на пятнадцатом году проживания Филби в СССР. Да и в 1980-е годы, незадолго до смерти Кима, некоторые консервативно настроенные деятели от разведки ворчали по поводу того, что он, дескать, непозволительно «диссиденствует» и, кто его знает, может быть, продолжает работать на англичан…

— Как относились к Филби общавшиеся с ним Москве сотрудники советской внешней разведки, в частности, его кураторы?

— У Кима за четверть века жизни в СССР были разные кураторы и отношение тоже было разное, хотя в общем и целом хорошее, доброжелательное. Но справедливости ради надо сказать, что бывали ситуации, особенно в первые годы, когда относились не по-божески. Ким, к примеру, был страшно расстроен и оскорблен, когда ему не сказали, что его хочет видеть умирающий член Кембриджской пятерки Гай Бёрджесс. «Мой лучший друг наверняка хотел сказать мне что-то важное перед смертью, как это бесчеловечно», — переживал тогда Филби. Времена были жестокие…

— Что думал Филби об Андропове? Что одобрял и что нет? А о Черненко?

— Насколько мне известно, у Филби была как минимум одна личная встреча с Юрием Владимировичем Андроповым, когда тот был председателем КГБ СССР. Ким неизменно отзывался об Андропове с большим уважением. О его отношении к Черненко я никогда не слышал. Да и что было о Константине Устиновиче рассуждать — и так всем было ясно, что это временная, «проходная» фигура на посту высшего руководителя нашей страны.

— Можно прокомментировать: если бы советские руководители, и особенно Горбачёв, прислушивались к советам Филби, какой был мир сейчас?