Неизвестный геноцид: Преступления украинских националистов на юго-восточном пограничье Польши 1939-1946

Таким образом, новейшие исследования на тему исторической памяти отличаются от попыток пропаганды национального шовинизма в XIX в. посредством памяти, которая велась как при помощи книг, так и иных символических представлений о прошлом. Увековечивающие памятные ритуалы того столетия принимались и пропагандировались европейскими империями, жаждавшими утверждения и усиления своего имперского статуса. Историки XIX в., в свою очередь, создавали образ Европы с выгодой для собственных наций. Многие ритуалы памяти, часто подававшиеся так, как будто они являлись наследием веков, были созданы имперским воображением, вместо того чтобы быть делом многих поколений: парады, памятники и музеи организовывались, основывались и оплачивались европейскими монархами с целью их легитимизации и усиления лояльности граждан к имперскому государству[536]. В противоположность этому, lieux de memoire, как их описал П. Нора, или поля битв Первой мировой войны, описанные Дж. Винтерсом, суть попытки аннулировать европейскую агрессивность и заменить ее духом сотрудничества. Конференция Немецкого исторического института, на первый взгляд, была устроена в этом духе. Однако — в отличие от Нора и Винтерса, которые просто проигнорировали восточную часть Европы, — главный докладчик склонялся к тому чтобы давать инструкции незнакомым ей «восточноевропейским Иным» (государствам Европейского Союза, расположенным к востоку от Германии), как конструировать общую память в отношениях со странами, национальные воспоминания которых в прошлом были источником конфликта. Ассманн предложила принять некие абсолютные принципы, что, по ее мнению, привело бы к желаемым результатам. Ее подход радикально отличается от спорадического подхода Дж. Винтерса или П. Нора, а также от традиционного метода историков, которые стремятся к объективности, конфронтации с доступными данными, проверке и перепроверке источников и фактов, а также к упорядочиванию этих фактов с учетом их значимости.

Наиболее важная часть предложения Ассманн относится к методологии создания проектируемой общей памяти. Она с одобрением привела критерий «европейской идентичности для Германии», сформулированный, как она отметила, Бассамом Тиби — немецкосирийским студентом Макса Горкхаймера, одного из теоретиков франкфуртской школы. Его первый постулат, а возможно, также и ее постулат, касался необходимости отбросить любую из трансцендентных истин, которые европейские историки привыкли считать основой для своих исследований, и вместо этого выбрать в качестве центральной концепцию «разума». Какого разума? Из представления Ассманн ясно следовало, что она и Тиби (а также Новик), имели в виду скорее просвещенческую, нежели аристотелевскую (т. е. христианскую) концепцию разума. Так, например, Ассманн исключила из числа тех, кто обязан определять, что именно европейцы должны помнить, всех, кто не подписывался под субъективизмом, который предложило Просвещение. Затем она заявила, что Церковь и политика должны быть отделены друг от друга, а царить должны плюрализм и толерантность. Мысль о том, что первая часть этого утверждения является тавтологией, и что обе части, взятые вместе, противоречат друг другу, не пришла ей на ум. Ассманн далее предложила отдать приоритет скорее воспоминаниям, нежели дискуссии о них; остановить «соперничество мартирологий», уважать память каждой из групп, и ввести контекстуальные рамки для памяти личности и группы. Она предложила эти постулаты, демонстрируя отрицание по отношению к мартирологии восточных соседей Германии; это, однако, никак не удержало ее от того чтобы обобщить их одним словом: «Едвабне»[537]. В заключение она заметила, что согласна с Тиби в вопросе примата прав личности над правами общества.

В то время как Тиби наиболее ясно сформулировал эти постулаты исключительно для Германии, быть может, по причине особенностей ее истории в XX в., Ассманн предложила, чтобы они были признаны действительными для всего Европейского Союза. Она поступила так, не дожидаясь никакого вклада со стороны ученых из других стран ЕС, особенно тех, которые до сей поры лишь в небольшой степени могли включиться в диалог с немецкими коллегами или представить возможные наблюдения относительно способа определения Ассманн и Тиби европейской идентичности. Другими словами, когда Ассманн перешла на территорию истории Иных, и порекомендовала, как на нее следует смотреть, ее элегантная и, на первый взгляд, стройная теория охватила территории, о которых сама она мало что знала, но на тему которых, несмотря на это, готова была теоретизировать.