Неизвестный Гитлер

Виннету на Восточном фронте

Однажды, еще в годы юности, Гитлер подарил своему другу Августу Кубичеку в день рождения дом в стиле Ренессанса. Этот особняк был из мира его мечтаний. Кубичек вспоминал, что Гитлер «не видел разницы, говоря о чем-то готовом или о том, что еще только планировал». Куплен лотерейный билет – и вот он уже на какое-то время переселяется в ирреальный мир и проживает там на третьем этаже барского дома… с видом на другой берег Дуная. До тиража остаются еще недели, а он уже подбирает обстановку, ищет мебель и обивку, рисует образцы и разворачивает перед другом планы своей жизни в гордом одиночестве и щедрой любви к искусству, такой жизни, которая должна будет опекаться «немолодой, уже немного поседевшей, но необыкновенно благородной дамой», и он уже видит, как она «на празднично освещенной лестнице» встречает гостей, «принадлежащих к одухотворенному, избранному кругу друзей» [46].

Фантазия Гитлера словно пробивала все покровы реальности. Как индейская стрела, прилетевшая в наш мир из романа столь любимого Гитлером Карла Мая. Кстати, перед этим фантазером, который ни разу не бывал в Америке, но писал про индейцев и про их друга по прозвищу Верная Рука, фюрер преклонялся всю жизнь. Еще в детстве он был так поражен мужеством вождя апачей Виннету, что перестал кричать во время порки. Укрепившись у власти и немного успокоившись, этот друг индейцев первым делом перечитал все семьдесят томов плодовитого автора. Пусть это было бы лишь личным литературным вкусом Гитлера, но «перед войной с Советским Союзом он обязал своих генералов прочитать эти книги. В 1943 году он приказал отпечатать для фронта 300 тысяч экземпляров романа про Виннету. Шпеер рассказывал, что фюрер увидел в индейском вожде «образцовый пример руководителя военной кампании и благородного человека». В кульминационный момент войны Гитлер говорил, что романы Карла Мая открыли ему глаза на мир.

«Своей убедительностью Май был, несомненно, обязан тому, что лично верил в эти мечты, и в середине 1890-х годов полностью растворился в них, публично возвестив, что сам является Старым Громилой и Кара-бен-Немзи, владеет 2100 языками и диалектами, путешествовал по отдаленным странам и пережил все приключения, описанные в его книгах»…

А Вагнер?! Однажды, прочтя «Золотой горшок» Э.-Т.-А. Гофмана, он сказал жене, что, по его мнению, величие и глубина Гофмана заключается в… его отношении к миру фантазий как к «истинно реальному». Постепенно западноевропейская мысль и пришла к тому, что литература, заменяющая вещи словами, должна изгнать бытие из реального мира, добиться его полного разрушения.

То же самое Вагнер мог сказать и о себе, ибо ему никак нельзя отказать в способности делать воображаемый и мифический мир правдоподобным, чем и объяснялось то огромное влияние, которое композитор оказывал на свою аудиторию.

Конечно, этого он достигал главным образом посредством музыки, истинного языка романтизма. Его зачарованных зрителей вряд ли заботили сюжетные неувязки или невнятные философствования автора, которые вообще могли пройти незамеченными. В самой музыке была заключена сила, разрушающая реальность и вызывающая почти наркотическое состояние восприимчивости к внушениям. Музыкальный критик Эдуард Ганслик после премьеры «Нюрнбергских майстерзингеров» в 1860 году описал оперу как разновидность заболевания. Ницше, который, в конце концов, признал всю романтическую музыку психологически невыносимой, развил данную точку зрения в отрывке из «По ту сторону добра и зла» [20] …

Да, «творческая натура» Гитлера, подобно Маю или Вагнеру, имела это специфическое свойство. Он определял воображение как основу познания. В 1937 году, когда казалось, что ему удается все, фюрер торжествующе вопрошал своих оппонентов: «Так кто же был прав, фантазер или другие? Прав был я».

«Его особая сила не в последнюю очередь заключалась в том, что он умел строить воздушные замки с какой-то бесстрашной рациональностью» – именно это подметил тот ранний биограф Гитлера, который выпустил в Голландии в 1935 году книгу под названием «Дон Кихот Мюнхенский». В сознании воспитанного немецким романтизмом фюрера словно отсутствовала грань между правдой и вымыслом… И это сыграло с ним злую шутку.

Решение о форсировании проекта ФАУ (хотя и запоздалое) Гитлер принял под впечатлением от кадров кинохроники: полосатая ракета взлетала в таких эффектных клубах дыма и отсветах пламени! «Чувство прекрасного» в фюрере не устояло. А ведь все прежние обращения к нему по поводу перспективного оружия пропадали втуне. Они были слишком рациональны, чтобы быть для Гитлера убедительными!