Неизвестный Леонардо

Шли годы, но образ Леонардо, укоренившийся в сознании ребенка, оставался со мной, он стал частью моей жизни и сопровождал меня в моем развитии. Желание узнать о нем побольше заставило меня прочитать все, что находилось в нашей домашней библиотеке, только нужных книг оказалось довольно мало, к тому же многие из них уже устарели. Я решил расширить круг своих знаний о его жизни и творчестве и заинтересовался новыми исследованиями историков и искусствоведов. И все же при чтении книг известных ученых что-то говорило мне, что Леонардо, несмотря на их громкие имена, был ближе ко мне, и я лучше понимал его. Это неосознанное ощущение не поддавалось объяснению, но, невзирая на то, что их знания были намного серьезнее моих, я чувствовал себя вправе сказать им: «Да, но только я жил рядом с ним». Такое восприятие было связано с тем, что я вырос в среде, где все дышало любовью к маэстро.

Его присутствие никогда меня не сковывало и не стесняло: он просто жил рядом со мной. Любимые занятия в старших классах и в университете я выбирал самостоятельно, мой выбор зависел только от моих интересов. Мой интерес к Леонардо не повлиял вначале на мое увлечение химией, а потом на проснувшуюся любовь к медицине; он не затрагивал темы моих исследований, мою врачебную и академическую практику, но, оставаясь несколько в стороне, он всякий раз как бы случайно выплывал на поверхность. Настоящий перелом наступил вскоре после просьбы моего коллеги по Ротари-клубу сделать доклад о каком-либо событии или представителе нашей семьи. А чье имя могло всплыть в моей памяти, если не имя Франческо Мельци? Точнее, Леонардо и Мельци. А значит, и напоминание о распылении наследия маэстро, которое, увы, произошло в нашем доме. Лекция называлась: Кодексы Леонардо да Винчи, утраченная надежда. После этого выступления доклады стали регулярными. Мои рассказы на многочисленных встречах, которые, по сути, легли в основу этой книги, строились не на моих личных поисках и открытиях, а, скорее, стали обработкой исследований специалистов, проводивших разыскания в архивах и делившихся своими мыслями о личности Леонардо. Однако у меня особое отношение к этим источникам, оно возникло вместе с унаследованной семейной любовью к Леонардо, когда я с раннего детства ощущал его близкое присутствие и страстно увлекся всем, что было связано с ним.

В самом начале я хотел бы привести слова Карло Педретти, который в своей книге «Леонардо и я» предупреждал будущих исследователей достояния да Винчи:

«Тем, кто занимается изучением Леонардо, важно знать, что рано или поздно на их пути возникнут два препятствия: полное отсутствие духа коллегиальности между исследователями творчества Леонардо, а также магнетические явления хронического невезения, которое прежде всего наносит вред тому, от кого оно исходит, в данном случае самому Леонардо и его творениям»[11].

Слова Педретти о первой преграде обычно не вызывают удивления. Исследователю, более или менее знакомому с академическим миром, хорошо известен дух соперничества, присущий разным группам ученых, когда их работа связана с близкой тематикой[12]. Но появление магического невезения или напасти кажутся чистой фантастикой! Однако эта книга свидетельствует о том, что история распыления рукописей Леонардо наполнена событиями, подтверждающими правоту слов Карло Педретти. В запутанной, трудной судьбе кодексов Леонардо случались невероятные повороты событий, многие из которых нанесли непоправимый ущерб уникальным манускриптам. В истории распыления рукописей появляются самые разнообразные персонажи, от усердных собирателей до незадачливых владельцев, от серьезных антикваров до мутных мошенников, от мудрых властителей до простых художников, и несть числа тем, кто внес свой вклад в рассеивание и уничтожение единственного и неповторимого достояния. Вспоминая об упомянутых преградах, Карло Педретти сравнивал труд ученых, увлеченных изучением миграции кодексов, со стараниями кладоискателя, разыскивающего сокровище, бесследно исчезнувшее в пространстве и времени. Историки занимаются поиском, анализом и сличением бесчисленного множества разрозненных листов, которые их суетные владельцы «резали, склеивали, произвольно соединяли изначально беспорядочный материал»[13].