Вспомнили тогда архиереи, как Яков Долгорукий царю Петру правду говорил, и сказали Филофею-митрополиту[119]
: «Иди к царю и возвести ему правду об архиерейском насморке». Предстал Филофей пред царя и пал на колени: «Смилуйся, православный царь, – вопил он, – отмени пагубное оное хотение!» Однако царь разгневался: «Удивляюсь я, старый пес, твоему злосчастию, – сказал он, – вы, жеребцы ненасытные, готовы весь мир заглотать, а меня, главу церкви, на бобах оставить!» – «Но знаешь ли ты, благоверный государь, что означает сей вожделенный для тебя архиерейский насморк?» – вопрошал Филофей, не вставая с колен. «Образование я получил недостаточное, – отвечал царь, – а потому знаю много вредного, а полезного ничего не знаю. Был у меня, впрочем, на днях Тертий Филиппов[120] и сказывал, бывает простой архиерейский насморк и бывает с бобонами, но затем присовокупил: „Тайна сия велика есть“, – шед, удавися!» Тогда увидел Филофей, что теперь самое время царю правду возвестить, пал ростом на землю и, облобызав шпору цареву, возопил: «Не разжигайся, самодержец, но выслушай: привилегия сия дарована архиереям царем Петром и знаменует обильное течение из предстательного уда. Сколь сие изнурительно, ты можешь видеть на мне, богомольце твоем. Еще в младенчестве был я постигнут сим течением; родители же мои, видя в этом знамение грядущего архиерейства, не токмо не прекращали такового, но даже всеми мерами споспешествовали. Потом, состоя уже викарием приснопамятного митрополита Филарета[121], я от усилившегося течения едва не потерял носа и только молитвами московских чудотворцев Петра, Алексия, Зоны и Филиппа таковой удержал. Так вот она привилегия эта какова!» Выслушал царь Филофеевы слова, видит, правду старый пес говорит. «Спасибо тебе, долгогривый, что мой нос от погибели остерег. А все-таки надо меня чем-нибудь за потерю привилегии вознаградить. Иди и возвести святителям: имею я желание прелюбодействовать». Невзвидел света от радости Филофей. Бежит в Синод, шею вытянул, гриву по ветру распустил, ржет, гогочет, ногами вскидывает. Попался Бог по дороге – задавил. Долго ли, коротко ли, а наконец прибежал. «Так и так, – говорит, – силою твоею возвеселится царь! Повелите-ка, святые отцы, из архива скрижали Моисеевы вынести!» Поняли святители, что дело на лад идет, послали за скрижалями. Видят, на второй скрижали начертано: не прелюбодействуй! «Хорошо сие для тех, – молвил Никандр Тульский[122], – кто насморк архиерейский имеет». – «Для тех же, – возразил протопресвитер Бажанов[123], – кои такового не имеют, совсем без надобности, ибо тем только подавай». Судили, рядили, наконец послали за гравером Пожалостиным[124]. Спрашивают: «Можешь ли ты к сему присовокупить: Царь же да возвеселится?» – «Могу», – отвечал Пожалостин и, вынув резец, начертал. Тогда Синод постановил: копию с исправленных оных скрижалей отослать для ведения в правление райских селений, в святцах же на сей день отметить тако: разрешение вина и елея.Сенаторская ревизия
Жил-был корнет гусарский. Призывает его однажды царь Арон и говорит: «Обревизуй, корнет, девушек моего царства, все ли у них чисто». Позвал корнет одну девушку, она говорит: «Меня уже поручик ревизовал, у меня чисто». Позвал другую, третью, четвертую; одна говорит: «Меня ревизовал капитан», другая – генерал, третья – сам царь; у всех чисто. Наконец позвал еще девушку; та говорит: «Меня солдат ревизовал, – у меня неблагополучно». Повел корнет девушку в баню, видит: везде солдатское кало. Вышел, стал дальше ревизовать, получил болезнь и потерял нос. Узнал об этом царь Арон и вспомнил, что он еще четверых сенаторов на ревизию послал, сказал: «Скорее их назад отозвать, ибо все равно от ревизии проку не будет, а ревизоры без носов, пожалуй, приедут».
М. Е. Салтыков в рассказах родных и знакомых
Константин Михайлович Салтыков
Интимный Щедрин[125]
K. M. Салтыков