Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи

Каково было ее изумление, когда она увидала в гостиной одного Горбунова, весело рассмеявшегося при виде удивленного лица моей матери. Он, как всегда, был немного в градусе и устроил моим родителям сюрприз, импровизировав сценку с извозчиком.

Больше всего отец не любил журналистов, работавших в так называемой «бульварной прессе». Он находил, что эти господчики не кто иные, как сплетники, пьяницы, отпетые люди и т. д., ничего с литературой и серьезной журналистикой общего не имеющие. Впрочем, «Петербургскую газету»[190] он просматривал и даже с интересом читал маленький фельетон, который писал почти ежедневно в этой газете небезызвестный лабазник-писатель Лейкин[191]. Очень, между прочим, его смешили фельетоны, касавшиеся похождений купца и купчихи за границей. Да и вообще, по его мнению, Лейкин, кстати сказать, в бытность свою редактором «Осколков»[192] открывший незабвенного А. П. Чехова и положивший начало славе тогдашнего скромного Чехонте, – был весьма талантливым человеком. Зато «Петербургский листок» Скроботова[193] (тогда еще не было пропперовской «Биржевки»[194]) папа не выносил. Дважды он, насколько помню, был в большой претензии на «Газету» и вот по какой причине. Мы жили летом в Ораниенбауме на одной из дач купца Синебрюхова[195] рядом с небольшим имением известного садовода Еракова[196], с которым отец был в довольно хороших отношениях, знанию которого он верил. Знания эти он использовал, когда сделался петербургским горе-помещиком, но об этом – пониже.

И вот мы жили на даче, и как-то ночью к нам забрались в столовую, где в буфете лежало серебро, воры. Однако украсть им ничего не удалось, так как своим кашлем их испугал отец[197].

В другой раз я с сестрой резвился в довольно большом синебрюховском парке, и ее ужалила в ногу змея. Она закричала и плача просила меня ее спасти. Я не растерялся и, помня рассказы о том, что при ужалении змеи следует немедленно высосать из укуса часть крови, сделал сестре тут же на месте эту операцию, за что меня потом весьма хвалили[198].

Про эти два факта узнал местный корреспондент «Газеты», огласивший их в печати[199].

Отец нашел, что журналист мешается не в свое дело, вмешивается в частную жизнь людей, что, по его мнению, в высшей мере недопустимо, и был вообще в претензии на редакцию, напечатавшую корреспонденции. О том, как недолюбливал отец представителей указанной части печати, говорит следующий факт. Как-то весной, когда мама с сестрой выехали не то на дачу, не то в имение, а я с папой оставались в Петербурге (у меня был экзамен, а отец задержался по делам редакции), мы пошли в ресторан Палкина обедать. В общем зале мы застали за большим столом, уставленном яствами и питиями, целую компанию. То праздновали какое-то редакционное событие сотрудники одной газетки. По всему было видно, что праздновавшими было немало выпито. Отец посмотрел на них, поморщился, но все же уселся со мной в углу зала, не обращая на пировавших внимания. Эти последние узнали, конечно, отца, и один из них, вдруг поднявшись с места, провозгласил за него тост.

Отец резким движением бросил салфетку на стол, встал и, обращаясь ко мне, сказал: «Пойдем, Костя, отсюда… здесь скоро начнут драться», – и скорыми шажками направился к дверям, бормоча под нос, что недоставало, чтобы всякие и т. д. пили за его здоровье.

Насколько не любил отец указанную прессу, настолько он уважал мнение большой печати, получая и просматривая не только «Новости» (сменившие «Голос») Нотовича[200] и «Русские ведомости» Соболевского[201], но и «Новое время» Суворина[202] и «Московские ведомости» Каткова[203]. Других органов крупной печати в то время не было, если не считать уж и тогда приходивших в упадок «С.-Петербургских ведомостей»[204]. Из заграничных изданий у нас получали «Le Temps»[205] и берлинский «Кладеррадач», большая часть карикатур которого приходила покрытой слоем типографской краски, дабы нельзя было их рассмотреть. Таковы были правила цензуры, не допускавшей насмешек над великими мира сего (понятно, русского). Будучи действительным статским советником, папа имел право ходатайствовать перед министерством внутренних дел о получении газет и журналов без предварительной цензуры, но он этим правом не пользовался, и в результате немалая часть остроумнейших карикатур «Кладеррадача» осталась для него неведомой.

Теперь, говоря о тогдашней русской «большой» печати, я должен заметить, что, хотя папа совершенно недолюбливал «Нового времени», называя его «Красой Демидрона»[206] и другими, не менее хлесткими названиями, он в то же время высоко ставил издателя A. C. Суворина, сумевшего из ничего создать такое большое дело. Действительно, Сувориным на это было потрачено немало труда. O. K. Нотовичу было легче наладить свои «Новости», так как к нему сразу примкнули сотрудники закрытого «Голоса».