Неизвестный солдат

— Только личный пример действует на финна. И кроме того, следует соответствующим образом подстегнуть его честолюбие. У солдата есть комплекс неполноценности по отношению к офицеру, поэтому солдат надо направлять на такие дела, свершая которые они могли бы почувствовать себя в чем-то равными командирам. Но прежде всего — никакой слабости. Пусть внутри у тебя будет что угодно — внешне оставайся твердым как камень.

Ламмио сидел за столом в своей парадной форме с орденскими ленточками на груди. Его лицо было бледно, он уже изрядно набрался и время от времени клевал носом. Какой-то молодой прапорщик лежал на его постели и бубнил:

— Ой, братья мои по вину. Я тоскую… Я тоскую по Хельсинки… по городу радости и счастья.

Карилуото вспоминал Сиркку.

— Тихо… Тихо, Йокке. Не разрывай мое сердце… Я помню… Помню, как танцевал с нею танго. Та-а да-а ди-да-дааа-а… — Карилуото, не подымаясь, подражал движениям танго, что выглядело очень комично. — Это танго Сиркки. Та-а да-а ди-и ди… та…

На кровати изгнанного на время торжества Миелонена сидел костлявый прапорщик в очках. Он прервал печальное танго Карилуото, громко запев:

Die fahne hoch…[19]

«Хорст Вессель»[20] взбодрил Ламмио. Он встал, стараясь держаться прямо, и крикнул за дверь:

— Burschi![21]

Вошел вестовой и замер по стойке «смирно».

— Наполните стаканы.

— Слушаюсь, господин лейтенант!

Вестовой налил в стаканы вино и удалился. Ламмио поднял свой стакан и сказал:

— А теперь я пью за офицеров. Господа, наш путь ясен. Мы становой хребет армии. Финляндия выстоит или падет вместе с нами. Господа! Без трепета туда, куда меч маршала указывает путь.

— Zum Kampfe stehn, wir alle schon bereit,[22]

 — пропел очкарик, и стаканы звякнули.

— Становой хребет, — пробормотал Миелонен за дверью. — Если это так, то у тебя костоеда.

Даже спокойный и услужливый Миелонен уже начал чувствовать, что сыт по горло всем этим. Только позиционная война по-настоящему показала ему, что значит быть денщиком у Ламмио. В дополнение ко всему еще и шавку Ламмио полагалось именовать на «вы». Миелонен вместе с другими солдатами в отместку привязал ее к десятикилограммовому камню и утопил в озере, но на следующий день Ламмио выпросил себе по телефону новую у приятеля в штабе дивизии. Повторить трюк было уже нельзя, ибо регулярная пропажа собак насторожила бы Ламмио.

При виде Коскелы Миелонен встал и, спустившись по ступенькам, открыл дверь блиндажа. Он очень удивился, когда Коскела против своего обыкновения задиристо спросил:

— А ты что за швейцар, черт тебя подери?

— Господин лейтенант, я младший сержант Миелонен, — несколько смешавшись, ответил Миелонен. Поведение Коскелы казалось странным, учитывая его обычную вежливость. Увидев остановившиеся глаза Коскелы, Миелонен понял, в чем дело, и отступил от двери.

— Ну раз так, тогда и не бегай открывать дверь, как швейцар.

— Есть не бегать, господин лейтенант.

Миелонен так растерялся, что говорил Коскеле «господин», хотя они давно уже были друг с другом на «ты».

Коскела вошел внутрь. С растрепанными волосами, в расстегнутом кителе, слегка пошатываясь, он стал посреди блиндажа и сказал:

— Здрасте.

Офицеры, казалось, не заметили его прихода, один только Карилуото обрадованно крикнул:

— Ну, здравствуй, брат! Где ты был? Почему не приходил? Эй, вестовые! Стакан сынку Вилле. Выпей для начала из моего.

Коскела опорожнил стакан Карилуото и присел на скамью. Ни слова не говоря, он пристально оглядел всех офицеров по очереди. Вестовой пришел наполнить стаканы и снова исчез.

Очкастый прапорщик продолжал прерванную песню:

— Die Strasse frei den braunen Bataillonen.[23]

Коскела уставился на прапорщика. Тот продолжал петь, но под взглядом вновь прибывшего ему стало не по себе. Его голос утратил уверенность, и он сбился с мотива, пытаясь сохранить самообладание под этим тяжелым взглядом. Наконец он совсем умолк.

Коскела внезапно сказал:

— Сипериа болсой тайка.

— Что это значит? — неуверенным, но все же вызывающим тоном спросил прапорщик.

Коскела, не отвечая ему, таким же монотонным голосом продолжил:

— Топра диен.

Тут прапорщик вконец утратил самообладание и потому разозлился.

— Кто смеет здесь говорить по-русски?

— Я, Коскела, из Финляндии. И спуску никому не дам.

Заметив, что Коскела ищет ссоры, Карилуото предложил было ему еще выпить, но Коскела оттолкнул его руку и начал долбить:

— Адин, тва-а, три-и, пиет… Адин, тва, три-и, пиет…

— Ты что-нибудь против меня имеешь? — спросил очкарик, еще больше разозлившись, но Коскела продолжал свое: