Неизвестный Солженицын. Гений первого плевка

— Я глубоко взволнован речью Никиты Сергеевича и приношу ему глубокую благодарность за исключительно доброе отношение к нам, писателям, и ко мне лично, за высокую оценку моего скромного труда. Мой звонок Вам объясняется следующим: Никита Сергеевич сказал, что если наши литераторы и деятели искусства будут увлекаться лагерной тематикой, то это даст материал для наших недругов, и на такие материалы, как на падаль, полетят огромные, жирные мухи.

Пользуясь знакомством с Вами, я прошу у Вас доброго совета, товарищеского совета коммуниста. Девять лет тому назад я написал пьесу «Олень и шалашовка»… Мой «литературный отец» А. Т. Твардовский не рекомендует передавать ее театру. Однако мы с ним несколько разошлись во мнениях. И я дал ее для прочтения в театр-студию «Современник» О. Н. Ефремову, главному режиссеру.

Теперь меня мучают сомнения, учитывая то особое внимание и предупреждение, которое было высказано Никитой Сергеевичем в его речи, и, сознавая всю свою ответственность, я хотел бы посоветоваться с Вами — стоит ли мне и театру дальше работать над этой пьесой.

Я хочу еще раз проверить себя: прав ли я или Александр Трифонович. Если Вы скажете то же, что А. Т. Твардовский, я немедленно забираю пьесу из театра… Мне будет очень больно, если я в чем-либо поступлю не так, как этого требуют от нас, литераторов, партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич».

И Лебедев заключал: «Прочитав пьесу, я сообщил тов. Солженицыну, что по моему глубокому убеждению пьеса в теперешнем виде для постановки не подходит. Автор пьесы и режиссер согласились и сказали, что не будут готовить пьесу к постановке». Какой чистый образец смирения!

И наконец: «А. И. Солженицын просил меня, если представится возможность, передать его самый сердечный привет и наилучшие пожелания Вам, Никита Сергеевич. Он еще раз хочет заверить Вас, что хорошо понял Вашу отеческую заботу о развитии нашей советской литературы и постарается быть достойным высокого звания советского писателя» (Кремлевский самосуд. М., 1994. С. 5–7).

Писатель ну просто лобзает Генсека за отеческую заботу и божится, что ему будет очень больно, он терзается при мысли, что вдруг не оправдает доверие партии. А главное, ведь эту пьесу решительно отверг Твардовский: «Я бы ее запретил», и Анна Ахматова сказала о ней: «Какая-то средневековщина!», но драматург не поверил двум большим художникам, даже «литературному отцу», и обратился за разрешением спора в ЦК, и вот только мнение цэковского чиновника заставляет его угомониться. Мадам Сараскина, верная идее прихорашивания своего героя, в необъятном сочинении о нем, не нашла места для этого лакейского письма в ЦК. А мне он в ту пору писал: «Нам необходимо учиться видеть красоту обыденного». Какого «обыденного»? Да, конечно же, советского, иного не было.

А вот доктор Сараскина пускается в рассказ о том, как 16 ноября 1966 года в ЦДЛ проходило обсуждение повести «Раковый корпус». Здесь она, как наперсточница, просто идет на прямое жульничество: «Правдами и неправдами (?) в Малый зал набилось полторы сотни человек». Какими неправдами? Я был на этом обсуждении. Могли присутствовать все, кого пускали в ЦДЛ. Вы бывали в этом зале? Там вполне может поместиться и двести человек.

«Среди пришедших — Окуджава, Дудинцев, Вознесенский, Коржавин, Некрасов». Никого из них я не видел. Ну, может, проглядел. Но как проглядеть сразу пятерых корифеев? Однако гораздо важнее, что никто из них никакого участия в обсуждении не принял, среди 18 выступавших их не оказалось. В этом легко убедиться: стенограмма обсуждения была не раз опубликована, например, в 6-м томе собрания сочинений Солженицына, вышедшем еще в 1970 году в антисоветском издательстве «Посев» во Франкфурте-на Майне, а также в сборнике «Слово пробивает себе дорогу» (М., 1998). А ведь корифеи названы здесь неспроста.

А еще важнее вот что. Сараскина кратко упомянула лишь несколько выступавших и всем, кроме З. Кедриной, приписала безоговорочно восторженную хвалу повести. «И превратилось обсуждение не в бой, как ожидалось, а в триумф». Триумф!

Но дело-то в том, что, да, похвал раздавалось немало, но были и весьма серьезная критика, недовольство, несогласие. Не называя имен (всякий может их найти в помянутых изданиях), упомяну лишь характерные речения, прозвучавшие тогда рядом с похвалами: «Не скажу, что образ Русанова представляется мне абсолютной удачей, скорее, наоборот» (т. е. абсолютной неудачей)… «промахи»… «не тонкий прием»… «чувство меры не везде»… «слишком прямолинейно»… «схематично и заданно»… «прямолинейность, однозначность»… «образ Авиеты не удался»… «это надо выбросить»… «мне не нравится»…«это не стоит выеденного яйца»… «излишняя публицистичность»… «лучше это снять»… «утрированный образ»… «вызывает протест»… «очерковость»…. «еще очень много требуется работы»… И так далее.