Вместе с Коркачем и Катковым в группе агитаторов видели 26-летнего электрослесаря электродного завода Георгия Васюкова (холостой, ранее не судимый). В «зачинщики» он попал по воле следователя, на необъективность и предвзятость которого впоследствии жаловался. Свидетели запомнили, как Г. С. Васюков какое-то время ходил по заводу вместе с «делегацией» рабочих завода им. Буденного. Ничего особенного он не делал и не говорил, это признавали и свидетели, отводившие действительно активную роль Коркачу. В сущности, вся «агитация» Васюкова свелась к вопросу, обращенному к главному инженеру: «Почему повысили цены?», — на что «начальство» посоветовало Васюкову читать газеты, и вполне резонной реплике: «Ребята, переодеваться так переодеваться (снять спецовку и прекратить работу. —
На заводе «Нефтемаш» тоже шла своя агитация. 37-летний токарь Григорий Щербан присоединился к толпе, которая окружила директора завода, и призывал рабочих не приступать к работе до тех пор, пока не будет отменено постановление о повышении цен, «высказывал недовольство по поводу расценок на обрабатываемые им детали, призывал толпу идти на соседний завод № 17 для прекращения на нем работы».[809]
Вести дискуссии с начальством о нормах и расценках было для Григория Щербана делом привычным. Он раньше часто спорил по этому поводу с мастерами.[810]К зачинщикам забастовки на «Нефтемаше» следствие и суд отнесли двух женщин: 35-летнею уборщицу В. Т. Кустову и 44-летнюю заточницу М. Ф. Гладкову. У каждой было по трое детей, каждой и так жилось тяжело, а тут еще и цены повысили, что впору было взвыть от безысходности. Протест Кустовой и Гладковой был предельно конкретен. 2 июня 1962 г, Кустова пришла на завод, увидела, что никто не работает, услышала спор директора с каким-то рабочим (речь идет о Щербане), возмутилась еще раз. Потом толпа стала кричать: «Идемте на 17 завод». «Я также, — рассказывала Кустова, — крикнула всем, чтобы шли к 17 заводу… толпа пошла, и я пошла… толпа кричала и я кричала, почему я делала так, объяснить не могу».[811]
Показания свидетелей рисуют более яркую картину участия Кустовой в волнениях. В какой-то момент событий она, несомненно, выступала в роли бессознательной «зачинщицы». Проходя мимо заводоуправления, Кустова крикнула: «Конторские крысы, идите с нами». А на заводе № 17 она и Гладкова кричали примерно одно и то же: «Бросайте работу, присоединяйтесь к нам»;[812]
«Бросайте работу, идемте к горисполкому, требовать молоко, масло, колбасу».[813]Обстоятельства сложились таким образом, что в критический момент именно эмоциональный порыв этих двух женщин направил ход событий на «Нефтемаше». «Возможно, — заявила одна из свидетельниц, — если бы Кустова не кричала, то рабочие не пошли и приступили бы к работе».[814]
Кустова и Гладкова были осуждены на десять лет лишения свободы, но в конце концов даже власть вынуждена была признать полную неадекватность «преступления» наказанию. После двух лет заключения многодетные материи были помилованы Президиумом Верховного Совета РСФСР.Собравшаяся на заводе им. Буденного толпа превратилась в политическую демонстрацию. Она двинулась в центр Новочеркасска под красным флагом и с портретом Ленина. В толпе были женщины и дети. Все это очень напоминало начало Кровавого воскресенья. Но только обращались рабочие не к «царю-батюшке» (ведь место этого «верховного арбитра» занимал теперь «главный виновник» всех рабочих несчастий — Н. Хрущев), а к неким абстрактным ценностям раннего коммунизма, к оскверненному «толстопузыми» идеалу справедливости. В конечном счете, рабочие Новочеркасска так же не смогли защитить себя «святыми» коммунистическими символами, как их отцы и деды в 1905 г. — портретами Николая ІІ, иконами и хоругвями. Но само «бегство» участников демонстрации под защиту Ленина и красного флага делали волнения в Новочеркасске достаточно типичным «внутрисистемным» конфликтом. «Народ» не покушался на идеологические основы системы. Он лишь посылал на вершину иерархии сигнал о собственном неблагополучии.