Неизвестный Сталин

В июне 1945 года Академия наук СССР торжественно отмечала свое 220-летие, и на празднование юбилея было приглашено больше ста иностранных ученых. Во время юбилейной сессии зарубежные друзья Вавилова узнали основные факты о его судьбе. На юбилейных заседаниях присутствовал младший брат Николая Вавилова, академик Сергей Вавилов, тоже широко известный ученый, но в области света, флюоресценции и оптики. Лысенко на заседания юбилейной сессии АН СССР не ходил. Президент АН СССР ботаник В. Л. Комаров был очень стар, и на 17 июля 1945 года были назначены выборы нового президента академии. Как известно, на этот пост был избран Сергей Вавилов, младший брат погибшего генетика. Это избрание С. И. Вавилова президентом АН СССР было воспринято с большим энтузиазмом. Оно рассматривалось как указание на то, что с гонениями на генетику и с репрессиями вообще будет покончено. Для Лысенко избрание С. И. Вавилова на главный научный пост в стране было большим ударом. В Академии наук позиции Лысенко и без этого были очень слабы. Его противники и в Академии, и в университетах теперь развернули новую дискуссию, которая, расширяясь, захватила и некоторые сельскохозяйственные институты. Выступление Юрия Жданова в апреле 1948 года было частью этого процесса, угрожавшего существованию всей «мичуринской биологии».

Между тем избрание С. И. Вавилова президентом АН СССР совсем не было указанием на легализацию генетики и конец репрессий. Все понимали, что окончательный выбор из возможных кандидатов на пост президента АН СССР принадлежал Сталину. Это подтверждают и недавно опубликованные архивные документы[232]. Выбрав именно С. И. Вавилова из списка 22 возможных кандидатов на этот пост (с характеристикой на каждого, составленной Наркоматом государственной безопасности — НКГБ), отправленного в Кремль 7 июля 1945 года, Сталин прежде всего хотел показать, что лично он к аресту Н. И. Вавилова не имеет никакого отношения. Он отводил от себя вину за гибель великого ученого, огромный международный престиж которого стал ясен ему только сейчас. Характеристика Сергея Вавилова, составленная в НКГБ, не давала Сталину других поводов для отвода, кроме арестованного и погибшего в тюрьме брата, НКГБ констатировал, что Сергей Вавилов «политически настроен лояльно». Отмечался также его огромный научный авторитет и организаторские способности. «В обращении прост, в быту скромен», — добавляли авторы характеристики, подписанной начальником 2-го Управления НКГБ генерал-лейтенантом Н. Ф. Федотовым. Копии этих характеристик были посланы также Молотову и Маленкову. Другим крупным ученым, возможным кандидатам на пост президента АН СССР, не столь повезло в оценке их личных качеств Наркоматом госбезопасности. Вице-президент АН Иван Бардин «в быту с учеными не общается вследствие чрезмерной жадности его жены». Академик Александр Заварицкий «по характеру сварлив, ведет замкнутый образ жизни». Академик-математик Иван Виноградов «нелюдим, не эрудирован в других областях наук… холостяк, употребляет в значительных дозах алкоголь». Даже Игорь Курчатов, любимец Сталина, был не без греха: «По характеру человек скрытный, осторожный, хитрый и большой дипломат». Но в секретных атомных проектах эти недостатки становились, конечно, добродетелью.

Государственная псевдонаука

Лето 1948 года я, тогда еще студент ТСХА, проводил в Крыму, выполняя в Никитском ботаническом саду возле Ялты дипломную научную работу. За сессией ВАСХНИЛ я следил по публикациям в «Правде». Я был рад увидеть, что мой научный руководитель академик ВАСХНИЛ Петр Михайлович Жуковский, заведовавший тогда кафедрой ботаники в ТСХА, выступил 3 августа с очень яркой и ироничной речью, критиковавшей основные теории Лысенко. Но на заключительном заседании сессии, после сообщения Лысенко о том, что его доклад одобрен ЦК ВКП(б), Жуковский выступил с покаяниями и самокритикой. Организаторам сессии нужны были не только побежденные, но и раскаявшиеся, признавшие свои ошибки. В середине августа П. М. Жуковский приехал в Никитский ботанический сад, где он руководил некоторыми проектами, чтобы отдохнуть от всего пережитого. «Я заключил с Лысенко „Брестский мир“», — сказал он мне сразу, как только мы остались наедине.