Неизвестный террорист

– Такая уж я. Хочешь, бери такую, какая есть, а не хочешь, оставь меня.

Если он все же пытался вызвать ее на разговор, она начинала сердиться, страдать, предлагала ему отправляться к Уайлдер и жить с нею, потому что, срываясь на визг, выкрикивала она: «Это именно то, что тебе нужно!»

А ведь она так и не поняла за все эти годы, что именно ему было нужно, о чем он мечтал, к чему стремился, чего ему не довелось познать. Ему был нужен друг, собеседник, тепло семьи, возможность с радостью разделить повседневные заботы; нужны были их общие воспоминания – о полузабытом пейзаже, идее, истории, шутке; ему нужен был домашний уют, близость родного человека. Но постепенно он понял, что теперь почти ничего в нем – а может, и совсем ничего – не доставляет ей удовольствия, зато слишком многое вызывает молчаливое презрение.

У нее было две истинные страсти: работа в качестве главного бухгалтера в одном крупном медицинском центре и дети; своим сыновьям она отдавала все то душевное тепло, которым постоянно обделяла мужа. Ник даже слегка завидовал сыновьям, а женой искренне восхищался; вместе они были для него поистине прекрасной картиной, на которой ему, к сожалению, места не нашлось. Окружающий мир, как он прекрасно понимал, способен предложить ему только нечто ужасное: трупы, которые регулярно вылавливали из залива; скелеты людей, замурованных в стены квартир; вдрызг разнесенная выстрелами человеческая плоть. В окружавшем Ника Лукакиса мире царили зло и насилие; там было множество людей, только и ждущих возможности причинить друг другу боль или прямо в данный момент ее причиняющих. Будучи полицейским, Ник Лукакис давно это понял. И деться от этого ему было некуда. И остановить это было невозможно. Возглавляя отряд по борьбе с наркотиками в районе Кингз-Кросс, следователь Ник Лукакис повидал немало зла и всевозможных ужасов. Ему казалось, что, имея дело с людьми, отягощенными куда более тяжкими, чем у него, проблемами, он почувствует себя лучше. Но это не помогало. По той же причине он читал книги о таких злодеях, как Гитлер и Сталин, о геноциде и ужасах тоталитаризма. Но и от этого легче не становилось.

И он пришел к выводу, что полицейские – это те же журналисты, только на службе у зла; они описывали кошмары в своих рапортах, фотографировали их и снимали на видео, прилагая все эти материалы к судебным отчетам; для каждого конкретного проявления зла полицейские были тем же, чем были историки и биографы для Холокоста. И ни те, ни другие ничего изменить не могли. Он, Ник Лукакис, мог, например, только одно: обеспечить безопасность своей семьи, когда кругом бродят волки.

Вот он и ходил ночью по коридору, когда все давно спали, и останавливался у каждой двери, и прислушивался к сонному дыханию жены и сыновей, молясь, надеясь и ожидая хоть какого-нибудь знака, хоть какого-нибудь указующего жеста или просветляющего мгновения. И старался не думать о той ослепительно-белой пропасти, в которую падает; как старался не думать о том, что волк, возможно, уже проник в его дом и, спрятавшись, выжидает, надеется, прислушивается.

23

Лишь увидев Тарика мертвым, Куколка поняла, что так и не спросила ни где он работает, ни на кого. Ей, правда, показалось, что ему изрядно надоело то, чем он, по его словам, занимается: во всяком случае, о своей работе он рассказывал, как студент на экзамене, накануне ночью вызубривший нелюбимый предмет. А потому она, сидя у него в квартире, сочла, что было бы неправильно на исходе ночи говорить о таких скучных вещах, хотя впоследствии все были уверены, что уж она-то наверняка знает ответы на все незаданные вопросы.

– Самое главное в растровой графике, – бубнил Тарик, – что можно сколько угодно манипулировать образом, по очереди менять всего одну-единственную точку – например, с легкостью превратить Элвиса Пресли в страуса… – Он немного помолчал, словно задумавшись о чем-то совсем ином, и прибавил: – В общем, будь их воля, именно так они и хотели бы поступать с реальными людьми.

– Кто это «они»? – спросила Куколка.

– Ну, не знаю. Правительство, корпорации – все, кто управляет страной. Облеченные властью.

Из квартиры Тарика город казался притихшим, спокойным. Еще там, на улице, он пообещал напоить Куколку кофе, но потом им показалось, что для кофе слишком жарко, и они выпили холодного Pellegrino. Они сидели на барных табуретах перед высоким столом-стойкой прямо напротив окна, смотрели на Сидней, на то, как где-то далеко внизу движется, посверкивая чешуей, его змеиная шкура, попивали холодное вино и болтали.

Тарик жил в Поттс-Пойнт, вроде бы совсем недалеко от паба Baron на Кингз-Кросс, однако во всех прочих отношениях на расстоянии целой вселенной оттуда. Выбравшись из бара, они свернули в тихую улочку, по обеим сторонам которой были припаркованы дорогие европейские автомобили, и вошли в безвкусно-роскошный вестибюль элитного дома. Затем поднялись на лифте, дверцы которого открывались с помощью электронной карты, и прямо из лифта попали в новенькую, с иголочки, квартиру с модными белыми стенами и еврооборудованием.