Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Вчера один богатый человек (Атран, чулочный король) выразил в разговоре со мной желание поднести Вам в дар в знак того, что он Ваш поклонник, двадцать тысяч франков. К счастью с одной стороны, к сожалению с другой, деньги он хочет уплатить Вам из своих парижских капиталов. К счастью, это потому, что мне обидно переводить Вам деньги по официальному курсу: банки платят 295, да еще берут, естественно, комиссию; между тем, оказия, вроде Кодрянской (очень ей кланяемся), бывает нечасто. Но есть и «к сожалению»: если бы он тут же выдал чек на эти 66 долларов (20.000), то я был бы совершенно спокоен, а так, боюсь, дело может немного и затянуться. Правда, он твердо обещал мне, что сегодня напишет своей парижской конторе распоряжение выплатить Вам 20.000. Он при мне под мою диктовку по буквам записал Ваш адрес. Если Вы, скажем, недели через две еще этих денег не получите, дайте мне знать: я опять у него побываю. Если к этим 66 долл<арам> добавить 50 от Гутнера и 50 от Литер<атурного> Фонда, то выйдет, что Ваш убыток от ссоры с Марьей Самойлов-ной, которая ежегодно переводила Вам двадцать тысяч долларов своих денег, составляет в этом году уже не 20.000 долларов, а только 19.834. Мы с Цвибаком все «ищем женщину», т.е. богатую даму, которая устроит бридж в Вашу пользу. Это не так легко. Увы, «арийские» дамы ни для кого этих дел делать не хотят⁴⁴, а еврейки теперь поглощены палестинскими сборами. И все-таки я думаю, что мы это дело сделаем.

Сам Бунин в эти годы категорически отрицал, что Марья Самойловна Цетлина оказывала ему когда-либо значительную

финансовую помощь. Так, по сообщению С.Н. Морозова, в Доме русского зарубежья им. А.И. Солженицына в Москве хранится неопубликованное письмо И. Бунина к Б.Г. Пантелеймонову от 12 января 1948 г., в котором он говорит: «Клянусь дворянским словом: от М.С. <Цетлиной> я никогда не имел ни гроша помощи . От прочих американцев — иногда». Несколькими неделями позже в письме к тому же Борису Зайцеву он следующим образом комментировал сложившуюся ситуацию⁴⁵:

29 января 1948

Дорогой Борис, ты пишешь: «Все выходит, что ты отделению эмигрантов от советских сочувствуешь... а от нас ушел. Не понимаю...» Но я уже объяснял тебе, почему ушел, — не желаю нести все-таки некоторой ответственности — в глазах «общественности» — за Ваши «бури» и решения. Затем: «Ты, по-видимому, думаешь, что на письмо М. С-ны <Марьи Самойловны> к тебе есть доля моего влияния. Это совершенно неверно». <...> — но что меня действительно взбесило <...>: оказывается, в Париже пресерьезно многие думали <...> — что мне от М. С-ны и при ее участии от «всей» Америки просто золотые реки текли и что теперь им конец и я погиб! Более дикой х...ы и вообразить себе невозможно! Как все, и даже меньше других, я получал от частных лиц обычные посылочки, получал кое-какие от Литературного фонда <...>, больше всего получал от Марка Александровича, а что до долларов, то тут М. С-на была только моим «кассиром»: в ее «кассу» поступало то (чрезвычайно скудное), что мне причиталось за мои рассказы в «Новом журнале», поступало то, что было собрано (и весьма, весьма не густо!) в дни моего 75-летия при продаже издания брошюркой моего «Речного трактира», и еще кое-какие маленькие случайные, крайне редкие пожертвования кое от кого: вот и все, все! Теперь мне «бойкот»! Опять ерунда, х...а! Доллары уже прожиты, о новых я и не мечтал, а посылочки, верно, будут, будет в них и горох чечевица, за которую я, однако, «первородство» не продавал и не продам.

Твой Ив.

P.S. Телеграммой от 7-го января М. С. обещала дать «explication»⁴⁶ на мой ответ ей. А доныне молчит.

Молчание Марии Самойловны, действительно, трудно объяснить, поскольку сам И. Бунин, человек весьма вспыльчивый и резкий в конфликтных ситуациях, ответил ей 1 февраля 1948 г. на удивление очень спокойным письмом, в котором выражал как сожаление по поводу случившегося, так и недоумение:

Я отверг все московские золотые горы, которые предлагали мне, взял десятилетний эмигрантский паспорт — и вот вдруг: «Вы с теми, кто взяли советские паспорта... Я порываю с Вами всяческие отношения...» Спасибо⁴⁷.

Исключительно уважительным и примирительным по тону было и помеченное тем же числом письмо Веры Николаевны Муромцевой-Буниной, в котором она писала, что «после тридцатилетних дружеских отношений» и «такой заботы и доброты» по отношению к ней со стороны Цетлиной, та, несомненно, должна была бы сначала запросить <их> о причинах ухода, а потом уже вынесла бы свой приговор, если таковой уж так необходим. Мы живем, как жили. Ничего нового с нами не произошло. И как были эмигрантами, так и остались, ни на какие приманки никуда не пошли.

Но лишить меня права быть в том или другом союзе никто не может⁴⁸.