Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Воспоминания Витте <... > не носят ни характера обычных воспоминаний, ни печати хоть бы маленькая добродушия. Это, скорее, очень пространное посмертное «последнее слово» подсудимого перед судом истории, когда он, как очень умный человек, учитывая в чем, главным образом, его может обвинять история, заранее припрятал собранные за всю свою долгую государственную службу документы и затем составил на основании этих документов свое «последнее слово», а попутно, как говорится, «под сердитую руку», досталось и «всем сестрам по серьгам». Как личность, выявляющая себя из записок, Витте особых симпатий к себе не внушает, но <...> в громадном уме, больших знаниях и людей государственная аппарата, в темпераменте, ловкости, силе и той огромной роли, которую он играл в России последних десятилетии, головой стоя выше всех своих современников, — во всем этом отказать ему никто не может. Витте не любили, но все отдавали должное его уму и все его боялись⁵⁶.

Однако вернемся к воспоминаниям И.М. Троцкого:

Свидание это продлилось целых три дня. <...> Часами гуляли мы с ним <С.Ю. Витте> по чудесному парку курорта и он не уставал развивать мне свои взгляды на международное положение дел.

— Вы думаете, что война неизбежна? Ошибаетесь!.. Убежден, что до этого не дойдет. <...> Николай II, правда, очень ограничен и недалек, но войны он боится. Из его памяти не изгладились еще события 1905 года. Когда в дни революции у Невы стола под парами яхта, готовая по первому тревожному зову увезти его заграницу. И знаете чья это была яхта? Императора Вильгельма... <...> Единственный выход из нынешнего международного тупика — это создание франко-русско-германского союза.

Я развивал эту мысль императору Вильгельму еще в 1905 году, гостя у него в Ромитгене, по пути из Портсмута в Россию. Император горячо ухватился за эту идею.

Он даже выказал готовность уступить Франции Лотарингию, оставив за Германией только немецкий Эльзас. <...>

Конечно, сейчас говорить о союзе поздно. Германская, как и французская и русская дипломатия наделали за последние годы массу с трудом поправимых ошибок. <...> Теперь весь вопрос в том, захотят ли в Берлине взять на себя роль «честного маклера» и успокоить Вену. А успокоить ее необходимо. Уж очень австрийские волки рвутся в бой. <...> Конечно, Вена вправе требовать кары за убийство Франца-Фердинанда. Но неужели никто не подскажет старому Францу-Иосифу мысль о грозящей, с объявлением войны, опасности для династии?!.. Локализовать войну на Австрии и Сербии немыслимо. А вмешательство России немедленно принудит Германию и Италию выполнить свои союзнические обязательства по отношению к Австро-Венгрии. Франция не сможет уже <...> оставаться в стороне. <...> Вы себе представляете, что из этого получится?!.. Это конец Европе и новая семилетняя война!⁵⁷ <...> Европа обескровит себя и разорит. Она станет рабою данницею Америки. Все европейское золото уплывет за океан.

<...> Витте не столько не верил в возможность войны, сколько ее не хотел. Он болел душою за Россию и предсказывал ее поражение.

— Нет у нас людей!.. Война — смерть для России. <...> Я не вижу ни надежных генералов, ни государственных умов, способных организовать тыл и обеспечить фронт. <...> Попомните мои слова: Россия первая очутится под колесом истории. <...> Она станет ареной чужеземного нашествия и внутренней братоубийственной войны. Сомневаюсь, чтобы уцелела династия! Россия не может и не должна воевать⁵⁸.

Не один И.М. Троцкий в эти дни был принят Витте.

А.И. Браудо⁵⁹ тенью пронесся по Зальцшлирфу — всего лишь одни сутки, однако впечатление от знакомства с ним осталось неизгладимым в памяти. С.Ю. Витте, сдержанный по натуре и заметно соблюдавший дистанцию в отношениях с людьми, чутко прислушивался к его словам, как бы взвешивая их значимость, <т.к.> А.И. Браудо — возглавитель государственной публичной библиотеки, дышал еще политическим климатом Петербурга и насыщен был богатейшей информацией, <...> вплоть до тщательно охраняемых дворцовых кулис. Говорил он медленно, спокойно.

— Четвертая Дума не пользовалась большим престижем. Власть ее игнорировали, а охранители трона — презирали. <...> Влияние «темных сил», теснившихся у трона и мечтавших о ликвидации «куцей» конституции, заметно сказывалось на настроении государя. Распутин и фрейлина государыни Вырубова влияли на царскую чету. Среди многочисленных отпрысков романовской династии господствовали зависть, склоки и интриги. Дворцы великого князя, женатого на черногорской принцессе и герцога Лейхтенбергского — мужа другой черногорской принцессы⁶⁰, служили центрами сплетен и клеветы, не щадившими имени государыни Александры Федоровны в ее роли жены и матери. Помню словно сейчас, хотя миновало уже более полустолетия, как граф Витте вознегодовал при этих словах <...>.