Неизвестный В.Я. Пропп. Древо жизни. Дневник старости

Пропп совсем не был железным. Но он был умным, осторожным: кафедру он вел тактично и даже виртуозно, ни разу не поступившись честностью и разумностью. Великое счастье, что в 1964–1965 годах я вел дневник, и из него можно черпать сведения об интересных эпизодах тогдашней напряженной жизни. Вот запись от 7 января 1964 г.:

«Заседание кафедры в ЛГУ. “Железный канцлер” В. Я. Пропп и сегодня показал себя с лучшей стороны. Сделал дотошный обзор научной деятельности всех членов кафедры, вплоть до перечисления всех статей! Затем – вопрос о докторантах (вернее, это был первый вопрос). Владимир Яковлевич зачитал все заявления, оказывается, мое – пятое, после Соколова, Деркача, Крутиковой, Колесницкой. А одновременно можно отпускать на пол года и год лишь одного человека, так как нагрузка в это время падает на остальных членов кафедры. Вдруг просит слово В. А. Мануйлов: “Правильно ли мы делаем, обсуждая кандидатуры на кафедре, предварительно не обсудив их на партгруппе?” (Потом мне сказал Владимир Яковлевич, что он еще перед кафедрой подошел к Проппу и сказал, что партийные круги недовольны, что Егоров подал заявление, минуя партгруппу. Тряпичный Мануйлов! Круги эти нам известны – это Николашки! А он не только молча съел, вместо защиты меня, но еще и выступил на кафедре с косвенным обвинением!) хорошо ответил:

– А в постановлении Ученого совета ничего не говорится о предварительных обсуждениях на партгруппе. И разве у нас есть разногласия с партгруппой?

На это никто не смог возразить…»

А вот запись от 6 мая 1964 г.: «У нас на кафедре ЛГУ новая комиссия. Говорят, что по новому доносу Соколова в райком “о неблагополучном идейном состоянии кафедры”. В райкоме, говорят, очень недовольны Проппом “за отрицание важности идейного руководства партии”. Это опять же Соколов донес – и извращенно – результаты нашего осеннего бурного заседания партгруппы кафедры, где был и Пропп. Владимир Яковлевич сказал тогда: “Хорошо, что В. А. Мануйлов не согласился быть зав. каф., т. к. он по партийной линии был бы зависим от Соколова”».

Вот ведь как повернули его слова! Слава Богу, комиссию на нашей кафедре представлял тогда молодой преподаватель Герценского пединститута Н. Н. Скатов, он написал вполне благоприятный отзыв, райком на время успокоился… А в общем-то партийное руководство университета и филфака еле вытерпело эти несколько месяцев заведования Проппа и поспешило к осени 1964 г. заменить его В. Г. Базановым, начинавшим перед войной как работящий, творческий литературовед и фольклорист, а потом все более и более переходившим в стан «обагряющих руки в крови», участвовавшим в погромах космополитов в Карелии, рьяно проводившим «линию партии» – за это он заслужил руководящие посты в Петрозаводске, а с 1950-х годов – в Питере, в Пушкинском Доме, где он с 1955 г. стал зам. директора, а с 1965 г. – директором. Партийное начальство с удовольствием внедрило его в заведующие кафедрой русской литературы ЛГУ, параллельно с замдиректорством Пушкинского Дома – со «своим» стало легче!

К Владимиру Яковлевичу и вообще к когорте «старших», университетских профессоров Базанов относился с почтением, не смел их трогать, хотя жаждал втягивать их в свои замысловатые интриги, а когда не получалось – обижался, но, опять же, внешне держался благопристойно.

Последующий учебный год (1964/65) всем нам, в том числе и Владимиру Яковлевичу, пришлось жить «под Базановым». Может быть, это был еще не худший вариант: зав. лавировал, в погромах внешне не участвовал. А по отношению к Владимиру Яковлевичу даже проявил юбилейное внимание: весной 1965 г. весь филологический мир отмечал 70-летие ученого. Вот мои записи:

«26. IV. Торжественное заседание в ЛГУ в честь 70-летия В. Я. Проппа. Базанов попросил меня составить список выступающих с приветствиями. Я составил, но он все чудовищно перетасовал. Он вел собрание и путал отчаянно. В перерыв я сбежал из президиума – и вообще сбежал, как ни будут, наверное, меня ругать.

Народу – полон актовый зал, мильон приветствий, интересные подарки: литовцы – ленту через плечо на талию, очень красиво; карелы – адрес из карельской березы.

Интересно выступление Жирмунского: он считает, что все упреки Проппу за формализм “Морфологии сказки” относятся к нему, т. к. он продвигал книгу Проппа, но посоветовал убрать всю содержательно-историческую часть о сказке, т. к. это должно составить отдельную книгу; Пропп послушался – и вот результат! Рьяно (и справедливо!) доказывал, что Пропп никогда не был формалистом.

Берков, обстоятельно изложивший творческий пугь Проппа, выдал идею, что на “Морфологию сказки”, возможно, повлияла книга Polti “Les 36 situations dramatiques”. Чистый поклеп на старика!! Я тут же это высказал вслух, и Пропп подтвердил, что, действительно, никакого влияния…»