Прерву на минуту цитирование дневника. Книга Польти, вышедшая в Париже в 1895 г., конечно, может рассматриваться как отдаленная предтеча пропповских идей, но в целом это довольно шаткая, совсем не научная попытка выделить 36 ситуаций, которые якобы вбирают в себя всю сюжетику мировой драматургии; способы классификации – очень нечеткие, путаные, напоминают деление людей на толстых и лысых. Продолжу дневник.
«Плоткин трепался о том, как он в “некоем учреждении” впервые познакомился с Проппом – и вместе с Лебедевым-Полянским решили его привлечь (т. е. речь о Пушкинском Доме, из которого Плоткина выгнали в 1949 году – и он теперь о нем говорить не может!). Базанов перебил: “Нехорошо переманивать сотрудников”. Плоткин на это: “Тогда были более либеральные порядки”. Оказывается, Базанов обиделся – и в перерыве подошел: “Ты что же, считаешь, что я более деспотический руководитель??” Вот ведь как повернул!
28. IV. Вчера узнал, что утром, оказывается, было продолжение заседания в честь Проппа, т. к. вечером 26-го не успели… А вчера же, 27-го, вечером Пропп пригласил нас в ресторан “Москва” – собралось 55 человек! Не было Николашек и Базанова – приятно. <… > На “многоуважаемый шкаф” Пропп иронически улыбался – и это скрадывало ложный пафос. Я сидел вначале в чинном углу между Бурсовым и Дсркачом, а потом двинулся на конец стола к молодым, которые меня бурно приветствовали – там мы устроили вольницу, орали студенческие песни, и ушли последними…»
Иногда, хотя и редко, Владимир Яковлевич приглашал коллег домой. Вот запись в дневнике от 5 декабря 1964 г.:
«Вечером – собрание кафедры в гостях у В. Я. Проппа (разумеется, без Базанова и Николашек; не было Бурсова – верно, не хочет из Комарове ехать; Дмитрия Евгеньевича и Мануйлова – их, верно, не позвали??). Приглашены также Еремины – и собрание как бы памяти Игоря Петровича и в назидание будущему: во что бы то ни стало сохранить дух кафедры. Даже Мак хорошо себя вел, хотя и болтал и размахивал руками. Владимир Яковлевич разорился не на одну сотню: наставил столько бутылок армянского коньяку и водки – что даже Маку хватило <…>.
Разговоры о защите докторской диссертации Серова (президента Академии] художеств). Защита в Академии художеств в Ленинграде. Студенты и аспиранты устроили обструкцию, а после (защита успешно, все три – против!!!) написали в Москву от имени комсомольской и проф. организаций <…>. Разошлись в полночь».
Упоминавшийся Мак – Георгий Пантелеймонович Макогоненко, будущий зав. кафедрой, был незаменимым и замечательным тамадой, но, увы, любил выпить… А Дмитрий Евгеньевич – Максимов, – наоборот, не любил шумных застолий, отстранялся от подобных кафедральных встреч и потому часто коллеги его и не звали. Почему я решил, что не позвали В. А. Мануйлова, сейчас уже не вспомню. Возможно, из-за его нетвердости, т. е. из-за возможности быть связанным с партийными кругами.
Помимо кафедральной солидарности и общих мероприятий у меня с Владимиром Яковлевичем были интересные личные встречи. Однажды весной 1965 г. он попросил у меня консультации (!!) по современному структурализму: в самом деле, я числился тогда глашатаем структурализма, коллеги знали о тартуском увлечении литературоведческим структурализмом, о первой летней школе 1964 г. «по вторичным моделирующим системам» (термин, придуманный тогда Владимиром Успенским для затемнения сути в глазах начальства, у которого «структурализм» и «семиотика» вызывали такую же бешеную реакцию, как несколько лет назад – «кибернетика»), о книге Ю. М. Лотмана «Лекции по структуральной поэтике» (Тарту, 1964).
Владимир Яковлевич рассказал, что итальянское издательство Эйнауди переводит его «Морфологию сказки» и хочет, чтобы автор приложил в конце ответ на довольно суровую, при всех комплиментах, рецензию (на английский перевод книги) известного мэтра западного структурализма Клода Леви-Стросса, опубликованную во французском научном журнале в 1960 г. Слава Богу, в Питере этот журнал нашелся, я смог проштудировать рецензию.