Неизвестным для меня способом

Збигнев слушал ее так внимательно, словно боялся что-то пропустить, или не разобрать, хотя опасения были напрасны: на самом деле он не смог бы ничего пропустить, даже если бы сам захотел.

Но он обычно и не хотел, ему нравилось слушать Наташу. Она была необыкновенно интересная собеседница. Не то чтобы какая-то особенно умная, зато парадоксальная. Прежде Збигнев таких девчонок не встречал. Да в общем и мужчин тоже. Никого. Сколько лет был знаком с Наташей, по идее, давно мог бы привыкнуть к ее странной логике и заранее предвидеть, что она по какому поводу скажет, но нет, все равно практически каждый день она его чем-нибудь удивляла. И главное, сразу понятно, чьи это мысли. Ни за что бы сам такого не выдумал, а она – да.

Иногда Збигнев думал, что Наташа похожа не на живого человека, а на второстепенного литературного персонажа, специально вставленного в книгу, чтобы было кому время от времени подавать абсурдные и просто остроумные реплики, которые развлекут читателя и незаметно приведут сюжет к новому повороту. Однако Наташа была живая, самая настоящая, уж Збигнев-то хорошо это знал.

– Ужас какой, – содрогнулась Сабина, тут же примерив ситуацию на себя и представив, как бы истошно орал заключенный в ней гипотетический грешник: «Куда, дура?!» – когда она… Да в общем много когда орал бы. Она и сама время от времени на себя так орала – назад, сквозь время, пространство и остатки здравого смысла, из условно благополучного сегодня в далекое глупое позавчера.

– Ну на то и ад, – рассудительно сказала Наташа. И, подумав, добавила: – Но хоть не такой бессмысленный, как вечно тупо в котлах вариться. Нормальный такой перевоспитательный ад, типа трудовой колонии для подростков. И срок небольшой. Люди же недолго живут. А если не особо нагрешил и быстренько осознал-упал-отжался-исправился, твой ад вообще умрет молодым. Ну или там лет в сорок. Нормально вообще!

– То есть погоди, – возмутилась Сабина. – Это, что ли, я могу умереть только потому, что какому-то грешнику амнистия вышла?

– Ну а почему нет, – пожала плечами Наташа. – Он все-таки – душа бессмертная, важная шишка, а мы пока нет. Но ничего, ты потом еще насладишься в исправительной адской колонии, в каком-нибудь… Коле. По самое не могу. Но может, кстати, этот Коля вполне ничего окажется. И жизнь у него будет такая приятная, что это уже не ад, а так – чистилище. Но все-таки не рай, потому что, к примеру, Коля гоняет на мотоцикле, а ты до усрачки боишься. Ну, то есть не ты, а абстрактная грешная душа.

Да ладно бы мотоцикл, – сердито подумал Збигнев, – в конце концов, страх это всего лишь страх. А вот когда кое-кто вечно сидит на какой-нибудь новомодной диете, то пихает в себя какую-то безвкусную пакость, то не пихает вообще ничего, и чувство голода присутствует в жизни вообще постоянно, фоном, это реально фак.

– Вот ты все-таки умеешь на ровном месте нагнать ужаса! – сказала Сабина перед тем, как свернуть в свой двор. – Я теперь все время буду об этом думать. В смысле, как чувствует себя грешник, заключенный во мне, как в аду. И ведь даже если захочешь его поберечь, не получится. Приготовлю на ужин салат из помидоров, а он их вкус ненавидит. Или, например, хочет по вечерам смотреть футбол, а я не смотрю. И слушай, если этот грешник гетеросексуальный мужчина, то ему приходится?.. Ооооой.