«Нехороший» дедушка

– Я бы и этого не делал, – сказал Коноплев: – Пусть думает, что дурачит нас, в то время как мы будем дурачить ее. А эта, – он кивнул в сторону Майки, – не проболтается. Раз нам не проболталась, то и Нинке не проболтается.

– За отдельную плату.

– Я вылечу тебя от поноса, – пообещал Коноплев.

Мне не слишком нравился исход заседания. Все замирало в новом, сложном состоянии, а у меня, кажется, не было моральных сил для обслуживания таких запутанных отношений. И я не верил, что такая надуманная конструкция способна просуществовать хоть сколько-нибудь долго. Но, с другой стороны, были и положительные моменты – я свалил с души камень по имени подполковник Марченко. Консилиум частичных отцов однозначно признал его чокнувшимся.

Мы расходились, даже не выпив ни рюмки. Гукасян несколько раз вздохнул на прощание.

Ребенок достался мне, в чем я увидел неприятный мелкий символизм. Майка приплясывала на асфальте, чему-то угрожающе радуясь. Горбоносый, длинный, все усиленнее курящий Коноплев наклонился ко мне и с не очень приятной улыбкой похлопал по плечу:

– Не бойся, это не конец света.

Имел ли он в виду только наш предыдущий разговор или также включал сюда и предстоящий кусок дня в обществе такой активной девочки?

– Куда мы пойдем? – спросила она.

– Никуда.

Ответ мой был сердитым, ее это не озадачило.

Опять позвонил Марченко. Нет уж, на сегодня хватит милицейских мыслей о природе вещей.

– Мы пойдем домой, будем ужинать.

– У меня понос. – Майка предъявила недомогание как охранную грамоту.

– Тогда смотреть телевизор.

Стоп, остановил я себя. Недозвонившийся Марченко опасен. Вышлет опять своих подмосковных борзых за мной. Представляю, сколько у него накопилось апокалиптических глупостей в башке, пока он прячется от непредсказуемого возмездия в своей тюряге.

Домой нельзя.

Неподалеку жила Василиса. Почти неподалеку. К Василисе мне не хотелось. Но, с другой стороны, под охраной нездорового ребенка я как бы в безопасности.

Позвонил Нине и сообщил, что девочка переночует у меня. Она восприняла это известие почти равнодушно. Никаких причитаний – а что, а как? Тоже мне мать!

Василиса, кажется, даже испугалась, когда я сказал ей, что хотел бы остаться у нее. Ученая дева не знала, что я приду не один, и мне не было жалко ее: я боялся, что с Майкой она меня не пустит. Может, и зря боялся. Василиса хорошая. Увидев мою активную спутницу, Василиса померкла, но лицо сохранила.

– Это Майя. Возможно, моя дочь.

– Не поняла.

– Что тут непонятного! – грубо заявила девочка.

Василиса растерянно улыбнулась и сказала, что ляжет на кухне на раскладушке.

– Молодцы, что зашли.

Сели пить чай. Сделал я первый глоток, а она уже тащит из шкафа папку старинного вида с грязными свалявшимися тесемками.

– Может, ты лучше что-нибудь расскажешь девочке?

– Про что? – напряглась Василиса.

– Про Никона, например. Хочешь про Никона, Май?

– А кто это?

Василиса снисходительно улыбнулась, сообразив, что я шучу, да еще и не слишком удачно. Развязала тесемки на своей затрапезной папке. Открыла ее.

Ладно, решил я, потерпим.

– В 1909 году из-под города Чугуев, что на Харьковщине, по Столыпинскому призыву выехал большой род Шевяковых в Алтайский край. Земли там двести десятин на каждое семейство. Разбогатели…

Я положил руку на страницу документа.

– Да слышал я, конечно, обо всем этом. Что-то мне мама пыталась рассказывать. Дядя Тихон и дядя Григорий, у одного двадцать лошадей, у другого двадцать пять. В революцию один пошел к красным, другой к генералу Мамонтову, и вот тут начинаются первые белые пятна в моей памяти. То ли Тихон к красным, то ли Григорий…

– Григорий, – сказала Василиса, не глянув документ. Она хорошо ориентировалась в прошлом моей семьи. И мне это было неприятно. Я смотрел на нее и силился улыбнуться, и чувствовал, что не получится. Большая, статная женщина с привлекательно овальным лицом, добрыми умными глазами, она жалеет меня, но жалость эта меня раздражает.

– И, представляешь, мне все равно! Аб-со-лют-но. Я уже забыл, кто из них пошел куда. Вот спроси меня опять – кто куда? Я не отвечу. А это всего лишь деды… Представляешь, все сливается. Лень мне это знать. Я помню: без прошлого нет будущего, все слова по этому поводу я знаю, а вот запомнить, кто из них, из прадедов, Тихон, а кто Григорий, – не могу.

Василиса спокойно, даже как бы великодушно переждала мою медленную, тихую истерику. Мне стало стыдно, я покосился на Майку. Она глядела на меня с непонятной приязнью, как будто я сделал что-то приятное лично ей.

Хозяйка, не обратив внимания на мою предыдущую речь, продолжила:

– Твой дед Ерофей Григорьевич был первым секретарем…

– Постой-постой, скажи, а там нигде не упоминается, что есть какая-то связь между дедом Ерофеем и графом Кувакиным, чье имение Белые Овраги здесь, у нас в Подмосковье?

– Не понимаю, – подобралась Василиса.

– Это он дурачится, – сказала Майка.

Василиса налила себе чаю, выпила сразу полчашки, вздыхая между большими глотками. Мне стало стыдно. Человек старается, тратит личное время. К тому же ты явился к нему за подмогой, а сам хамишь.