Некоторые не попадут в ад

Скорей, было так: возникла проблема — видимо, какого-то важного ополченца либо выкрали прямо из города, либо взяли на передке, — Бате доложили, — и Батя тут же бросил личке: «Так, позвоните тому, этому, кому там ещё, Захару, — пусть ищут языка на обмен».

Осталось придумать, как мы это сделаем.

«Круизёр» опять покатился в сторону Горловки. В машине играл рэпер Честер.

* * *

От наших окопов и почти до самого Троицкого — лежало поле: оно просматривалось и, кроме того, было минировано-переминировано.

До нас тут стояли три подразделения — и куда они дели карты минирования, чёрт их знает; последние, кого мы меняли, ситуацию изложили устно: «Туды… — широкий взмах руки, — нэ ходы…»

Разведка Домового протоптала свои муравьиные тропки, они подползали метров на сто пятьдесят к нашему несчастному неприятелю; первый раз — через пару недель после нашего захода сюда: влепили с гранатомёта в бойницу блиндажа, как в копеечку, — задвухсотили четверых и уползли, как их и не было. Но ту тропку нам пропалили и заминировали.

Другие тропки заканчивались и того дальше. В любом случае, даже если подползти на двести метров — остальные не перелетишь; сигналок, наверняка, понаставлено на целое новогоднее представление.

У Томича сразу возникли решительные планы: выкупить языка у корпусных соседей.

Неподалёку от наших позиций имелся контрабандистский лаз — по нему перегоняли сигареты. Злословили, что соседский комбат, имея долю, закрывал на это глаза. Но время от времени глаза вдруг открывал — контрабандистов обстреливал, а то и отстреливал, — и таким радикальным образом цену прохода контрабанды повышал.

С территорий, временно оккупированных нашим несчастным неприятелем, груз сопровождали украинские военнослужащие — малосильные солдатики, посланные охранять стратегическую фуру и за работу получавшие в лучшем случае блок сигарет, а то и меньше.

Барыш с одного грузовика был отменный — мне называли цифру, я испугался и забыл её навсегда.

Если сегодня одного солдатика унесёт нечистая — на неделю-другую канал закроется, солдатика спишут как беглеца или без вести пропавшего, и начнут по новой.

Но для такого варианта надо было провести срочные переговоры с тем комбатом, что соседствовал с нами, — а груз, может, уже проехал, это раз; а два: с чего бы комбату рисковать постоянным доходом ради нашего языка — мы ему столько всё равно не заплатим; и, наконец, три: с какого-то времени у нас испортились с ним отношения — его бойцы приезжали на Пантёху покуролесить, а там дежурила наша ГБР, группа быстрого реагирования, с тем самым бесстрашным и чудовищным чехом; по идее, ГБР должна была вылавливать наших бойцов, ушедших в самоволку, — но наши быстро сообразили, чем это заканчивается, и мирно, приключений не ища, торчали на позициях, — зато соседи заехали раз, заехали два, попали на нашего чеха — и были за бытовое уличное хулиганство обезоружены и биты.

Участковый на Пантёхе души в нас не чаял, на чеха смотрел как на сказочное существо — и то, что этот бородатый тип едва говорил по-русски, лишь добавляло колорита.

На словах соседский комбат нас поблагодарил, — молодцы, мол, так и надо с моими демонами, — а на деле затаился: всё-таки его бойцов замесили, это унижение; да и в другой раз, если ему самому надо ночью на Пантёху заехать — по сторонам теперь озираться?

Он был донецкий, местный — а Томич и я прибыли чёрт знает откуда, но ведём себя как хозяева.

Короче, этот вариант при внимательном разборе никуда не годился.

Томич говорит:

— Из тюрьмы можно выкрасть — залётчиков, которым ничего кроме пожизненного не светит.

Я говорю:

— И что? Он же расскажет, кто такой, на первом же допросе.

Томич:

— А он не доедет. «При попытке к бегству…»

Я никак не мог понять, валяет он дурака или нет; но, призна́юсь, меня всё это смешило.

— Ага, и мне Глава скажет: язык хороший, но мёртвый.

Томич задумался.

Араб всё это время молчал, время от времени поднимая свои внимательные совиные глаза и переводя их с меня на Томича и обратно.

Начали думать про соседей с другой стороны. Можно было попробовать зайти с их позиций: они стояли в некоторых местах едва не лоб в лоб с неприятелем. Домовому там разрешали поработать, присмотреться, даже пострелять, не жадничали.

Мы позвали (Араб выглянул и зычно крикнул) Домового, я ему в трёх словах всё изложил, он присвистнул. Вероятность удачи была невысока; погибать между тем пришлось бы конкретно ему. Но Домовой не огорчился: он был готов и к таким приключениям.

В плюс нам работало то, что мы забомбили для соседей неприятельский укреп-район: они пока были за это благодарны — завтра уже благодарность станет пожиже, а послезавтра совсем забудется; в довершение: у нашего несчастного неприятеля после взрыва могли «глаза» полопаться («глазами» называли тут наблюдателей): битых с укрепа оттащили, а других могли в полном составе не завести, опасаясь, что мы на прежнее место уроним новую ракету.

Я изложил всё это Домовому; ему расклад показался резонным.