Некоторые не попадут в ад

Оно было обнесено проволочным заграждением: чтоб не подходили. Под слабым сентябрьским солнцем печально стояли несколько бойцов оцепления. Подсыхали принесённые цветы. Буквы названия кафе либо осыпались, либо зависли на чёрных крючьях. Всё вокруг было в стекле и каменной крошке разной величины. Говорят, по улице поначалу каталось много тех самых шариков, никуда не попавших. Я не видел.

Работали, сидя на корточках или на маленьких разложенных стульях, криминалисты, приехавшие, я знал, из огромной всесильной северной страны. Криминалисты были присланы, как шептали, личным указом императора. Император, шептали, был взбешён событием в кафе «Сепар». Из предложенных ему вариантов императорской реакции на убийство Захарченко (три листочка, распечатанные на принтере) выбрал самый человечный: самый жёсткий к живым, самый добрый к мёртвому.

Больше ничего не шептали. С тех пор я и не прислушиваюсь к шёпоту.

Шагнул к проволочному ограждению, склонился и поднял осколок стекла. Боец из оцепления вскинул автомат — не то чтоб на меня, а просто, для виду; прикрикнул: «Не трогайте ничего!» — «Опусти автомат, слышь!» — посоветовал Тайсон со свойственной ему убедительностью, и его мгновенно послушались. Боец из оцепления попросил ещё раз, уже по-доброму: «Я просто попросил ничего не трогать». — «Ты просто стой спокойно, и тебя никто не тронет, — сказал Тайсон, не меняя интонации. — А то крутишь тут стволом. Он у тебя стреляет, ты в курсе?»

Я немножко подержал эту стекляшку в руке и бросил обратно. Она успела поймать на лету солнышко.

Через час у таможенного шлагбаума мы без лишних слов простились.

Российскую границу прошёл как по маслу. Не спросили ни про багажник, ни про капот. Подержали в руках документы, раскрыв страницу даже не там, где фотография, а где написано «паспорт», и вернули: езжайте, ради бога.

Тронулся, отъехал на три метра, мужчина — обычное русское лицо, прямой взгляд, лёгкая джинсовая куртка, блондин, — догнал быстрым шагом машину; я опустил стекло, он мне на ухо, вплотную придвинувшись, чтоб всё понял: «Вы в чёрном списке у нас. Больше назад не заедете, даже не пытайтесь. Слышите? Вам запрещён въезд в Донецкую народную республику. Прощайте».

Прощайте.

…подумал напоследок: назначили бы меня тогда, в тот раз, премьером — техническим, забавы и защиты для, — но после взрыва в «Сепаре» я с разлёту стал бы главой Донецкой народной республики: в силу занимаемой должности. Тоже ведь вариант истории — можно его, зажмурившись, обдумать. Развить эту фантасмагорию, домечтать её до многоточия или восклицательного знака. К примеру, поспорить со своей судьбой о том, на сколько дней я пережил бы предыдущего Главу…

У поворота на ростовскую трассу меня тормознули гайцы-сорванцы.

Сроду их не опасался. Что-то во мне, видимо, такое было, что меня всегда отпускали, тут же. Но сегодня всё складывалось иначе.

Попросили выйти из «круизёра».

Порылись в багажнике.

Позвали к себе в машину.

Я им показал разные свои, вполне убедительные, красочные удостоверения: до сих пор действовали безотказно — одна ли «корочка», другая ли, но задевали за живое.

Сегодня звания и должности: майор армии ДНР, замкомбата полка спецназа, советник главы ДНР — вдруг утеряли силу.

— От тебя пахнет, — сказал один лениво, возвращая мне все удостоверения разом, как ненужные («Ещё газету дал бы мне почитать»).

— Я командира хоронил.

Они даже не знали, что убит Захарченко. Имени его не слышали.

Никакой реакции ни на «командира», ни на «хоронил».

На самом деле я вчера и не пил ничего. Я не пью больше. Я неживой, зачем мне пить. Открываешь рот — сразу течёт сквозь костяные челюсти прямо на рёбра: выглядит так себе.

Гайцы оставили меня в своей машине, отошли и долго совещались.

Потом вернулись, говорят:

— У вас штрафы неоплаченные.

Я говорю:

— Вряд ли. Но я могу позвонить помощникам, они оплатят за пять минут.

Они (перейдя на «вы» — значит, приблизилась окончательная стадия):

— И от вас пахнет. Надо машину гнать на штрафстоянку. Вы поймите, мы ничего не вымогаем.

— Сколько?

Один из них:

— Отойди на два шага со мной.

(Как школьные хулиганы; ничего не изменилось.)

Отошли за какую-то кирпичную, раздолбанную кладку.

— Короче, вот положи под доску. Видишь доску?

— Вижу. Пять положу.

— Пять мало. Десять положи.

Положил десять. Послушный как пионер. Мог бы записку положить со стихами: «Я не хочу печалить вас ничем», но не сделал так.

На глазах я становился будто бы голый, совсем беззащитный. Как я мог управлять сотнями вооружённых людей? Если вывезти на передовую, убьёт рикошетом щебёнки. Если не убьёт, пойду на кухню, где-то заблеет коза — упаду в обморок и останусь лежать в обмороке, как в бесцветном коконе.

Добрался к родным местам, хожу как потерянный: час, два, три. Вроде начал привыкать.

Звонит Томич:

— У нас беда. Приехали разоружать батальон.

Звонит Сашка Казак:

— Если что, имей в виду, у меня проблемы. За мной явились прямо в дом Захарченко. Не дают даже вещи собрать.

Трамп напоследок пытался подыграть новым хозяевам — отдал приказ арестовать Сашку Казака, с которым четыре года подряд при встрече обнимался.