Некоторые происшествия середины жерминаля

Ну как это можно было еще назвать, если не распоследним свинством? Вытащить его, немолодого уже человека, едва не из постели и продержать в Трибунале чуть ли не до двух часов. Для чего? Для того лишь, чтобы он сиднем просидел рядом с судьями четыре часа, как распоследний дурак. Ясно, конечно: прокурор хотел показать подсудимым, что их ожидает в недалеком будущем. Надо признать, он добился, чего хотел. Как только Сансон в своем парадном костюме появился за судейским столом, у всех словно горло перехватило. Наступила мертвая тишина, и Шарль-Анри Сансон почувствовал на себе взгляд нескольких тысяч глаз; и он не может сказать, что это такое уж большое удовольствие. Совсем нет, потому что во всех взглядах можно было увидеть лишь одно выражение — ужас. И хотя через минуту процесс покатился своим обычным руслом, каждому, кто сидел в зале, стало ясно, что отныне незримо присутствует некое видение, известное всем, хотя и незримое: два столба, окрашенных в красный цвет, с косым треугольником стали между ними. И этот человек в зеленом форменном жилете и черном галстуке, сидевший у края стола рядом с судьями, одним своим присутствием доказывал, что это не выдумка, но сущая явь, может быть более реальная, чем многие из людей, присутствующих ныне в зале.

Да, цель, которую преследовал Фукье-Тенвиль, была достигнута за его, Сансона, счет. Но это был, конечно, отчаянный ход, который ясно обнаружил шаткость позиций государственного обвинителя, ибо крайние средства применяются лишь в критических случаях. Поэтому он мог бы вести себя вовсе не так заносчиво. Тон, который он позволяет себе в последнее время, попросту возмутителен, и с ним, Шарлем-Анри Сансоном, этот номер не пройдет, вот так. Он держал в своих руках людей и повыше рангом, чем государственный обвинитель, и тому не стоило бы об этом забывать. Не исключено, что однажды ему доведется увидеть и Фукье-Тенвиля привязанным к поворотной доске гильотины.

Было бы весьма занятно дожить до этого момента.

Интересно, где же его дом? Не так уж он и пьян, чтобы не найти его. Он любит свой дом и хочет поскорее попасть к себе домой, чтобы забыть обо всяких там Фукье-Тенвилях. У Фукье-Тенвиля, к слову, никогда не было своего дома, а такой, как у него, Сансона, ему и не снился. Фукье-Тенвиль живет на казенной квартире в Консьержери, и если он потеряет должность, то ему придется спать на улице. Он целиком зависит от своей службы, этот наглец, она дает ему и жилье, и заработок. И то и другое намного хуже, чем у Шарля-Анри Сансона. Отсюда объяснимо чрезмерное усердие гражданина государственно-го обвинителя: вне своей должности он ничто, поэтому, чтобы сохранить ее, он готов на все. Иное дело Шарль-Анри Сансон. Не говоря уже о том, что его заменить совсем не так просто, как Фукье-Тенвиля, он может в любой момент отказаться от своей должности. Да, он может себе позволить уйти в отставку, и он поступит так, если дело дойдет до крайности. До конца его дней ему есть на что прожить безбедно, и ему самому, и прислуге, и всей семье. Вот почему он может вести и всегда ведет себя независимо, не то что этот выскочка Фукье-Тенвиль.

Плевать он на него хотел.

И Шарль-Анри Сансон действительно плюет — вот так.

Но самое главное еще впереди. Этого самого главного никто не знает. Никто на всем белом свете, лишь он один. И Шарль-Анри Сансон улыбается в темноте ужасно хитрой улыбкой. Есть одно дело. Одна, так сказать, деталь. Никто не знает, никто не ведает, только он. Шкатулка имеется, а в ней… Не драгоценности, нет. Но если бы кто-нибудь знал… пожалуй, это стоило бы не меньше, чем золото. Но об этом никто не знает. И не узнает никогда. А если кто и узнает, то произойдет это тогда, когда ему уже будет все равно. Он еще здоров, он проживет, надо полагать, немало. Так что его секрет еще долго останется секретом.

Его записи, его дневник…

Иногда это две-три строчки, иногда — одна, иногда — несколько страниц. И если бы Фукье-Тенвиль знал, что он будет описан, выведен в этих тетрадках, ой трижды подумал бы, прежде чем говорить таким тоном.

Сегодня предстоит много работы. Сегодня дело не ограничится двумя строчками. Страницы, пожалуй, не хватит тоже. Потому что он опишет все по порядку, с самого начала. С того момента, как Амар, Вулан и Давид принесли Фукье- Тенвилю из Конвента донос Лафлотта. Он опишет, как задрожали от радости волосатые руки государственного обвинителя, когда он читал этот документ, лишавший осужденных последних надежд на спасение. Он опишет судорогу презрения, которая передернула лицо Дантона, и его слова, обращенные к Вулану, Амару и Давиду, его слова о наемных убийцах, которые подрядились преследовать настоящих революционеров до самой смерти. Он опишет Камилла Демулена в тот момент, когда Фукье-Тенвиль с многозначительной улыбкой остановился, назвав и. мя Люсиль Демулен среди главных заговорщиков Люксембургской тюрьмы.

— Подлецы! — закричал этот несчастный. — Вам мало моей смерти, вы губите и мою жену! — и рухнул, как подкошенный, на скамью.