Некрасов

Утром пошли к Некрасову. Авдотья Яковлевна встретила их радушно, напоила чаем, послала Василия за Николаем Алексеевичем. Она участливо расспрашивала Добролюбова о его родных, братьях и сестрах, которым он теперь должен был заменять отца, о том, где он думает жить, что делать, как работать.

— Вам бы надо, Николай Александрович, вытащить братьев в Петербург, — говорила она, — и устроиться по-семейному. Я вам помогу чем сумею.

— Братьев вытащить из Нижнего мне очень хочется, — ответил Добролюбов. — Особенно Володю — я ведь его у чужого человека, у купца Мичурина жить оставил. Вообще я себя чувствую отцом семейства. Не смейтесь, господа, честное слово, это довольно странно: чувствовать себя папашей подрастающего поколения, когда самому недавно минуло двадцать лет.

Авдотья Яковлевна, грустно усмехнувшись, сказала, что это все-таки менее страшно, чем не иметь никакого семейства к сорока годам.

— Не тужите и не мучайтесь, — продолжала она, — как-нибудь общими силами воспитаем ваше семейство, сестер замуж отдадим, а братьев — в люди выведем.

— Вы добрая женщина, Авдотья Яковлевна, — сказал Добролюбов. — На вас я надеюсь. Но все благополучие моей семьи будет зависеть от «Современника», от Николая Алексеевича.

— Что это будет от меня зависеть?

Некрасов стоял на пороге в домашних туфлях и в халате, встрепанный, видно, недавно поднявшийся с постели. Он, улыбаясь, протянул руку Добролюбову.

— Рад вас приветствовать, давно ли приехали?

Извинившись за домашний туалет, Некрасов пожаловался на головную боль, мешавшую ему всю ночь, и опустился на диван.

— Вы простите меня, но я что-то совсем расклеился. Ну, рассказывайте, что нового, а я вас буду слушать лежа.

Добролюбов сразу же заговорил о своем решении не начинать сейчас педагогической деятельности:

— Хотел бы работать в «Современнике», под руководством Николая Гавриловича, — сказал он. — Если вы, конечно, ничего не имеете против.

— Не только ничего не имею против, но всячески приветствую это похвальное желание, — ответил Некрасов. — С чего же вы думаете начать в ближайшее время?

Добролюбов вытащил из кармана записную книжку и, перелистав ее, начал говорить о планах ближайших статей. Некрасов слушал его молча, он ничем не выдавал своего отношения к слышанному, нельзя было понять — доволен он или нет. Чернышевский с беспокойством смотрел на обоих собеседников, он встал из-за стола и тихонько прошелся по комнате. Потом осторожно придвинул к дивану стул и сел рядом с Добролюбовым. Он точно готовился к защите своего молодого друга, но защищать его не пришлось, потому что, когда Добролюбов замолчал, Некрасов быстро сел и сказал улыбнувшись:

— Вполне одобряю ваши планы, дорогой мой. Вполне одобряю и очень радуюсь вашему желанию прочно обосноваться в «Современнике». Мы тут позакисли немного, и ваш приезд будет как нельзя более кстати.

Он поднялся с дивана, оживился, повеселел, потащил Добролюбова и Чернышевского к себе в кабинет, набросал на стол целую гору книг и журналов, разыскивая те, о которых собирался писать Добролюбов.

— Не мне учить вас, — говорил он, — но вы взгляните только на весь этот хлам, сколько глупости, сколько пошлости в этой куче!

Он взял книгу «Библиотека для дач» с романом графини Ростопчиной «У пристани».

— Вот, рекомендую вашему вниманию, — два тома писем, от бестолковости и пошлости которых голова идет кругом. Хотя это и «дачная литература», но надо и о дачнике позаботиться, нельзя его истязать так бессовестно.

Он перебирал книги и совал Добролюбову то одну, то другую:

— Вот это посмотрите, и это. И на эту обратите внимание.

Скоро около Добролюбова вырос целый холм книг. Он перелистывал их, одни откладывал в сторону, другие — к себе на колени, третьи — обратно в общую кучу. Томик стихов Бенедиктова он положил перед собой и начал перелистывать его внимательней, чем другие.

— Нет, вы послушайте! — вдруг воскликнул он. — Николай Гаврилович, идите сюда, смотрите, какая прелесть… Это называется «Плач остающегося в городе при виде отъезжающих на дачи».

И что за дерзкий вид! И стулья и столы
Пред всею публикой (у них стыда ни крошки)
Сцепились, ножки вверх, и ножки через ножки
Продеты так и сяк, — трясутся, дребезжат…

— Тьфу ты, пошлость какая! — сказал он брезгливо, захлопнув книгу. — Игра нечистого старческого воображения. Я с большой охотой напишу об этой книге, если позволите.

Некрасов сказал, что конечно позволит, но считает своим долгом предупредить: Владимир Григорьевич сейчас опять в большой моде, бывает в свете, посещает модные литературные салоны.

— Вы навлечете на себя гнев дамского общества, — говорил он.

— Не пугайте, не пугайте, — сказал Добролюбов. — Вы думаете, я в Нижнем был, так ничего не знаю? Наслышан от самых разнообразных лиц о его воскресшей славе. Все знаю и ничего не боюсь.

— Ну валяйте, если вы такой смелый, — засмеялся Некрасов. — Валяйте, терзайте бедного Бенедиктова! А потом за кого возьметесь?