Некрасов

Перестрелка продолжалась и в следующих номерах. Она выплескивалась со страниц журналов и все ощутимей проникала в личные отношения. Это «личное» острей всех чувствовал Некрасов. Ему было тяжело, и он, чтобы ни с кем не встречаться, почти ежедневно ездил в Английский клуб. Он много играл, почти ничего не писал, избегал парадных встреч и обедов.

В карты ему везло. Он много выигрывал, но деньги не держались в руках. Журнал процветал и приносил хороший доход, но он видел, что доход можно еще увеличить. Он стремился это сделать не для себя. Он чувствовал себя ответственным перед сотрудниками: перед своим «дольщиком» Панаевым, перед Чернышевским, который работал, не разгибая спины, и сутками не выходил из своего кабинета. В хлопотах о материальных интересах журнала он находил забвение личных неприятностей.

Так проходила зима. Могла бы она быть совсем иной, — ведь Тургенев жил в Петербурге! Он, по старой привычке, заходил иногда с самого утра к Некрасову, валялся на диване, проводил время до вечера. Но ему было здесь неуютно. Добролюбов и Чернышевский мешали ему, он начинал с ними спорить, раздражался и уходил.

Некрасов ждал какого-то объяснения, взаимных признаний, слов, которые разрушили бы стену, вырастающую между ними. Слова эти не были сказаны, и стена поднималась все выше.

Наступала весна. Тургенев собирался за границу, визиты его к Некрасову прекратились. Они встретились на обеде в честь Мартынова и даже не подошли друг к другу — длинный стол разъединил их. Это был немного грустный обед: замечательный русский комик, которому приходилось из-за грошового жалования играть сверх сил, заболел чахоткой и уезжал на юг умирать. Некрасов очень любил Мартынова и сейчас с болью смотрел на его осунувшееся, серое лицо.

Ему захотелось сделать Мартынову что-нибудь приятное на прощанье. Он положил рядом со своим прибором меню и незаметно начал набрасывать стихотворение — тост. Когда отзвучали первые приветствия, он встал и, поднимая бокал, прочел взволнованным голосом:

Со славою прошел ты полдороги,
Полпоприща ты доблестно свершил.
Мы молим одного: чтоб даровали боги
Тебе надолго крепость сил…

Он читал и думал о том, что это — ложь, что Мартынов прошел уже всю дорогу, что он не вернется в Петербург. Хорошие люди не заживаются долго на земле! Но он не хотел, чтобы кто-нибудь угадал его мысли, и поэтому, кончая свой тост, сказал почти веселым тоном:

Мы знаем все: ты стоишь большей чести,
Но мы даем, что можем дать!

Мартынов вскочил из-за стола и горячо поцеловал его. Остальные кричали «браво» и приветствовали их обоих. Некрасов внезапно нахмурился и сел, — ему показалось, что Боткин, насмешливо улыбаясь, говорит что-то Тургеневу, а тот сочувственно кивает головой. Но он ошибся. Стихотворение им понравилось. Боткин, издали поднимая рюмку, крикнул, что они в восторге от его очень удачного тоста.

Но хотя даже и таких встреч было мало, присутствие Тургенева в Петербурге беспокоило Некрасова. Ему было бы, пожалуй, приятней сознавать, что Тургенев далеко и что они не могут случайно встретиться на улице, в театре или на обеде. Пускай бы уж отправлялся скорей в Париж.

Тургенев этой зимой стоял на вершине своей славы. «Дворянское гнездо» имело небывалый успех; им зачитывались буквально все, первый номер «Современника» был самой ходкой книгой, книгопродавцы до весны получали на него требованья и от столичных и от провинциальных читателей. Но сам Тургенев, как ни баловали и ни восхваляли его в Петербурге, торопился во Францию. Чемоданы давно стояли посреди комнаты, как символ временности пребывания его в России. И в этом тоже было что-то обидное…

II

Ну, вот уехал Тургенев, и неизвестно, когда вернется назад. Его провожали торжественным обедом в ресторане Дюссо, произнесли много тостов, выпили много вина, пролили много слез. Он был растроган и крепко обнял каждого. Даже Панаева, который залил слезами его костюм.

На другой день Некрасов проснулся с тяжелой головой и с пустотой в сердце. Ему казалось, что вчера он был не на проводах, а на похоронах Тургенева. Это ощущение было так сильно, что ночью он несколько раз просыпался от страшных видений.

Он долго лежал в постели и передумывал все их встречи за эту зиму. Вспомнить было как будто нечего. Теплая интимность исчезла из их отношений, они ни разу не поговорили по душе.

Распался старый крут «Современника» и не соберешь его, как бывало, вместе. Тяжело терять друзей на старости лет.

Некрасов нехотя встал и подошел к зеркалу. Покрасневшие, тусклые, точно бы не свои глаза взглянули ему навстречу. Желтое лицо, поредевшие волосы, худая длинная шея, впалая грудь, сутулая спина — старик, хоть и лет еще не много.