Некрасов

Все пошатнулось… О, где ты,
Время без бурь и тревог?..
В бога не верят газеты,
И отрицают поэты
Пользу железных дорог!

Так писал он в стихотворении «Публика», оно вошло в цикл «Песни о свободном слове», напечатанный в начале 1866 года («Современник», № 3). Весь этот цикл явился ответом на так называемые цензурные реформы. Начиная с заглавия, «песни» пропитаны язвительной иронией, хотя автор всячески стремился придать им внешне безобидный характер. Героев этих «песен» много. Вот рассыльный Минай, изображенный и в других некрасовских стихах: Минай, который всю жизнь носил журнальные корректуры к цензорам, теперь без колебаний заявляет:

— Баста ходить по цензуре!
Ослобонилась печать…

Вот наборщики, всегда изнемогавшие над правкой корректур, исковерканных цензурой:

Набор мы рассыпаем
Зачеркнутых столбцов
И литеры бросаем,
Как в ямы мертвецов…

Теперь они надеются на облегчение своего труда, поскольку «свобода слова негаданно пришла» и цензор уже не будет портить набор. Хор наборщиков завершает эту «песню»:

Поклон тебе, свобода!
Тра-ла, ла-ла, ла-ла!
С рабочего народа
Ты тяготу сняла!

Эти водевильные «ла-ла» делают свое дело — они усиливают и без того игривую тональность куплета, подчеркивая скрытую в нем насмешку.

Вот поэт, замученный цензурой, вспоминает, как коротка была жизнь его песен — они существовали только «от типографского станка до цензорской квартиры». Но сам собою возникает вопрос: разве теперь будет лучше? Вот три литератора, они заспорили о тех же новых правилах:

Три друга обнялись при встрече,
Входя в какой-то магазин.
«Теперь пойдут иные речи!» —
Заметил весело один.
«Теперь нас ждут простор и слава!» —
Другой восторженно сказал,
А третий посмотрел лукаво
И головою покачал!

Так с неистощимой изобретательностью Некрасов с разных сторон подвергал осмеянию новую цензурную политику правительства, а заодно и журналы, что усердно расхваливали эту политику («Теперь нас ждут простор и слава!» — таков был общий тон либеральной печати). Последовательно и как будто вовсе не заботясь, чем это кончится, он нападал на официальные решения и даже не задумался упомянуть в сатирических стихах самого министра, от которого недавно получил второе предупреждение. «Что ж это смотрит Валуев, как этот автор терпим?» — восклицал он от имени ретроградов, негодующих по поводу «терпимости» правительства к непослушным журналам.

* * *

Вся деятельность Некрасова середины 60-х годов показывает, что в это время он испытывал новый прилив жизненной и творческой энергии. Он чувствовал себя здоровым и окрепшим. Л. Ф. Пантелеев рассказывает: однажды он сидел у Елисеева, «вдруг входит Некрасов; он только что вернулся из-за границы, выглядел бодро, да и сам говорил, что чувствует себя отлично».

Он опять много работает, пишет стихи, ездит на охоту, причем не только летом в деревне, но и в зимние месяцы, живя в столице. В ноябре 1864 года он четыре дня охотился в Новгородской губернии. В начале марта следующего года была большая охота на крупного зверя, и тут ему сопутствовала удача: он уложил трех медведей «росту изрядного», весом в десять и восемь пудов[95].

Вернувшись, Некрасов решил пожертвовать свою добычу для зоологического кабинета Медико-хирургической академии. Он написал доктору С. П. Боткину (с которым был знаком через Василия Петровича Боткина) письмо следующего содержания: «Я слыхал, что в Медицинской академии нет медведя. Третьего дня я убил трех медведей, они у меня в сарае. Я готов одного любого подарить академии, если ей нужно… Не возьмете ли на себя, глубокоуважаемый Сергей Петрович, уведомить академию…» (9 марта 1865 года).

Надо ли говорить, что предложение было с благодарностью принято, о чем на другой же день Некрасову сообщил президент академии. Других же трофейных медведей охотник оставил себе.