Некрасов

Бывали и такие обеды и встречи, на которых, по словам А. Н. Пыпина (в книге «Н. А. Некрасов», 1905), рассказывались анекдоты, шла «незатейливая приятельская болтовня, какая издавна господствовала в холостой компании тогдашнего барского сословия, — а эта компания была и холостая, и барская. Нередко она попадала на темы совсем скользкие». И тогда беседа окрашивалась довольно крупной «аттической солью». Особенно усердствовал в этом отношении литератор и библиограф (позднее крупный чиновник) М. Н. Лонгинов, не отставал и Дружинин. Побывав однажды, в конце 1852 года, в этом кружке, А. В. Никитенко записал в дневнике: «Обедал у Панаева и не скажу, чтобы остался доволен проведенным там временем». После обеда, отмечает с возмущением Никитенко, завели самые скоромные разговоры и читали стихи.

Занятия этого рода Дружинин называл «чернокнижием»; они приобрели некоторую известность в Петербурге. «Пародии, послания, поэмы и всевозможные литературные шалости составили, наконец, в нашем кругу целую рукописную литературу», — рассказывал об этом времени Лонгинов.

Неутомимый сочинитель этих посланий и особенно поэм из скромности не поясняет, что это были за шалости. Пытаясь обелить своих сотоварищей по «чернокнижию», он говорит о дружеских беседах, посвященных «любимым предметам», о молодости собеседников, которая способствовала тому, что даже «мрачное настоящее» де могло вытеснить из этих бесед шуток и веселья.

Все это так, и можно даже понять либеральничавшего в те годы Лонгинова, когда он пытается установить связь между разгулом политической реакции (после европейских революций 1848 года) и стремлением молодых литераторов отрешиться от серьезных вопросов, от «мрачного настоящего», погрузиться в атмосферу кутежей и острых ощущений («уныние овладело всею пишущею братьею…» — писал сам Лонгинов). Однако некоторые из собеседников уже тогда ощущали, что во всем этом веселье проглядывало нечто искусственное (Григорович). И нетрудно заметить, что не на всех участников кружка реакция оказывала одинаково тлетворное влияние. В то время, как одни из них сочиняли куплеты и поэмы, явно не рассчитанные на цензуру («Пишу стихи я не для дам…» — Лонгинов), другие искали совсем иных путей для выражения своего недовольства «мрачным настоящим», по иным причинам старались обойти цензуру, вступали в борьбу с ней. Известно, что Некрасов именно в это время создал немало социально значительных произведений. Конечно, в первые годы наступившей реакции (1848–1852) в его лирике не было (и не могло быть) острых политических проблем, не было деревенской тематики, в ней явно преобладали любовные мотивы (стихи «панаевского» цикла). Но вспомним, сколько разжаловался поэт на невозможность писать то, что хочется! И даже в это время им написаны, например, сцены «На улице» с их бесхитростно правдивыми зарисовками городской жизни; поэта привлекают здесь не блеск и шум больших проспектов, не нарядные толпы гуляющих — перед ним голодный воришка, укравший калач и схваченный городовым; солдат с детским гробом под мышкой; Ванька-извозчик со своей ободранной клячей… И в последней строке — невеселый итог его наблюдений: «Мерещится мне всюду драма».

В это же время была задумана и начата (1852) поэма «Саша», написаны стихи, в которых Некрасов стремился осмыслить сущность своей поэзии, назначение художественного творчества вообще («Блажен незлобивый поэт», «Муза») — на пороге нового расцвета своего реалистического таланта.

Нельзя сказать, что Некрасов, связанный дружбой и бытовыми отношениями с участниками кружка, был вовсе чужд их барственно-эпикурейских занятий. Он мог даже принять участие в коллективном изготовлении неких куплетов (например, известное «Послание к Лонгинову», конец июля 1854 года), но как далеко отсюда до «чернокнижных» увлечений его тогдашних приятелей!

Как же случилось, что этим увлечениям с такой легкостью поддались участники кружка «Современника», люди, знавшие и помнившие Белинского? Думается, в этом сказалось отсутствие твердых убеждений у части кружка, определенная неустойчивость, которая в атмосфере реакции привела их к ослаблению общественных интересов, а в дальнейшем — к полному отречению от заветов Белинского (Лонгинов сделался крайним реакционером, Дружинин — характерной фигурой дворянского либерализма и т. д.).

Некрасов вблизи наблюдал этот процесс и, конечно, понимал, к чему ведет подобная эволюция; не потому ли чуть позже, в поэме «Белинский» (1855), создавая образ великого критика, человека непреклонных убеждений, он в одном из вариантов не пожалел резкого слова и написал так:

Его соратники смирялись
И в подлецов преображались.

Правда, эти строки не вошли в более позднюю редакцию текста, возможно, сам автор нашел их чрезмерно суровыми. Но как бы то ни было, они были написаны; и важны они тем, что позволяют судить, в каком направлении двигалась мысль поэта, когда он, оглядывая недавнее прошлое, думал о Белинском и его «соратниках».

* * *