Некрасов

Стихотворение «Блажен незлобивый поэт» основано на мысли Гоголя, выраженной в седьмой главе «Мертвых душ», в «отступлении», где говорится о разных судьбах двух писателей: о счастливой судьбе того, кто «упоительным куревом» окуривает людские очи, льстит им, скрывая темные стороны жизни, и о печальной участи того, кто дерзнет сказать жестокую правду, кто вызовет наружу всю «страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь».

Мысль Гоголя была близка Некрасову, она совпадала с его собственными размышлениями о судьбе сатирика в обществе.

Вслед за Гоголем он делит свою сатиру на две части, одна из них рисует «незлобивого поэта», в ком мало «желчи» и много «чувства», другая — «обличителя толпы», преследующего порок. Некрасов достиг особой остроты в построении этой антитезы. Очевидно, что первый тип поэта глубоко чужд самому Некрасову; это приверженец «спокойного», то есть убаюкивающего искусства, далекого от жизни, от ее бурь и тревог. Он любит «беспечность и покой», сторонится всего, что может нарушить его безмятежно-идиллическое состояние. Он равнодушен к людским горестям и откровенно эгоистичен.

Ему сочувствие в толпе,
Как ропот волн, ласкает ухо.

«Толпа» здесь — это, конечно, не народ, а скорее та «чернь», о которой говорил еще Пушкин, «чернь», духовно отгородившаяся от народа, предавшая его. В программном некрасовском стихотворении сибариту и эстету, живущему «без печали и гнева», противопоставлен «благородный гений» обличителя той же «толпы». Перечитаем эти стихи:

Питая ненавистью грудь,
Уста вооружив сатирой,
Проходит он тернистый путь
С своей карающею лирой.

Его преследуют хулы:

Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья.

И веря и не веря вновь

Мечте высокого призванья,
Он проповедует любовь
Враждебным словом отрицанья…

…Со всех сторон его клянут

И, только труп его увидя,
Как много сделал он, поймут,
И как любил он — ненавидя!

Здесь смысловой центр стихотворения. Здесь Некрасов дал двуединую формулу «любовь-ненависть», которая в предельно сжатом виде заключила в себе одну из главных нравственных проблем, стоявших перед русскими передовыми деятелями в эпоху борьбы против крепостничества и самодержавия. В ту пору они могли действенно выразить свою любовь к России, к ее народу только «враждебным словом отрицанья». Истинно любить закабаленный народ — это значило питать ненависть к его поработителям, жить печалью и гневом. Иного выбора не было, и Некрасов это хорошо понимал. Он часто возвращался к этой мысли, составлявшей его убеждение. Например, он писал Л. Толстому 22 июля 1856 года: «…И когда мы начнем больше злиться, тогда будем лучше, — т. е. больше будем любить — любить не себя, а свою родину…».

Потому-то некрасовская формула, имевшая определенный политический смысл, и не устраивала дворянских либералов — они немедленно ее заметили и против нее восстали. Они еще могли бы примириться с первой ее частью, ведь им случалось (и нередко) говорить о любви к «бедному брату». Но вот вторая часть — ненависть — была им решительно не по вкусу.

Дружинин, искажая мысль Некрасова, стал печатно потешаться над ней: «При всем нашем добросовестном старании мы с вами ни разу не попробовали любить ненавидя или ненавидеть любя. Этих двух крайностей мы с вами никогда не соглашали». А Боткин, прочитав другое стихотворение Некрасова — «Замолкни, муза мести и печали», которое завершалось, в сущности, той же мыслью:

То сердце не научится любить,
Которое устало ненавидеть, —

очень огорчился и письменно уверял Некрасова, что он клевещет на себя (если говорит о себе)…

Между тем формула Некрасова приобрела широкое хождение именно благодаря точному и поэтическому выражению глубокой и злободневной мысли. В стихах самого Некрасова она стала своеобразным рефреном, он звучит в лучших его вещах, в том числе в программном стихотворении «Поэт и гражданин»!

Клянусь, я честно ненавидел,
Клянусь, я искренно любил!

В сознании современников идея «любви-ненависти», владевшая умами лучших людей России, связывалась в еще большей степени, чем с Гоголем, с Белинским; потому-то и Герцен, вспоминая Белинского в «Былом и думах», говорил, что автор «Письма к Гоголю» был полон «святого негодования», «полон своей мучительной «злой» любви к России».