Некро-Тур

Он доел, накинул на плечи свою драную толстовку и через силу склонился к любимой для поцелуя. Губы ее были излишне горячими, а изо рта отвратительно пахло.

«Может, какая-то желудочная инфекция?», - подумал он, торопливо отгоняя совсем иные подозрения, - «Надо спросить у баб, какую ей траву заварить…»

К дубу он добрался, когда солнце уже клонилось к закату. Пришлось потратить некоторое время на то, чтобы нарезать папоротника. Возвратиться в деревню с пустыми руками было бы подозрительно. Пока он обходил дуб, сердце пропустило пару ударов, а потом затрепыхалось в жути и облегчении.

Вон он – висит среди юной листвы. Тонкая, плетеная веревка глубоко врезалась в багровую шею; черный, распухший язык не помещается во рту; руки застыли в предсмертной судороге; рваные, серые штаны потемнели в промежности, а самодельные тапки слетели. Видать, позвоночник остался цел, и старик здорово помучался перед смертью. Только глаза его ничуть не изменились и взирали на распадок с привычным, скучающим смирением.

Полный суеверной жути, Макс медленно снял с плеча то́рбу и достал из кармана складной нож...

- Тю! Это Стешка ли че ли?! – раздался позади удивленный возглас.

Он в ужасе развернулся и увидел Егора, выходящего из рощи. Времени на раздумья не было. Макс почувствовал себя голодным псом, застывшим над добытой неимоверным трудом костью. Он ощерился, поудобнее перехватил нож и шагнул тому навстречу. К черту всё, закопает обоих!

…

Лопата неожиданно ткнулась во что-то упругое, и он испуганно замер. Он слишком увлекся и забыл, что закопал тело совсем неглубоко… Откинув лопату и встав на четвереньки, Максим продолжил разгребать вонючую глину руками и остановился, только когда на поверхности показалось мокрое, густо облепленное грязью лицо.

- Эй, - хрипло шепнул он, вглядываясь в него, - Эй… проснись.

Внезапно один глаз приоткрылся, грудная клетка трупа судорожно забилась, из свернутого на сторону носа хлынул поток черной жижи. Макс вцепился зубами в костяшки пальцев, отшатнулся к краю могилы и едва не завыл.

…

Когда он сократил расстояние до Егора вполовину, из-за деревьев появились его братья. Полное напряжения мгновенье длилось едва ли пару секунд, но Максу они показались вечностью. Промелькнула отчаянная мысль – продолжить шагать. Раз ничего не вышло, пусть все закончится прямо здесь. Он хотя бы умрет достойно – сражаясь!

А потом он вспомнил про Анку. Не мог он ее вот так здесь бросить. А может, просто искал оправдания своему страху смерти?

Тело само все решило за него. Рука, сжимающая нож, расслабилась, неуловимо изменила положение. И вот он уже спешит к мужикам с протянутым на ладони ножом и взволнованно кричит: «Помогите его снять! Я не дотянусь! Может, ему еще можно помочь!»

…

Отплевываясь и хрипя, он выволок Анку, как куль с гнилой картошкой, из могилы, уложил ее на бок и тут же боязливо отполз подальше, долго не решаясь посмотреть на нее. Девушка, не прекращая кашляла, изрыгая потоки грязи и мелко тряслась. Понимая, что время дорого, он коснулся быстрым мигающим взглядом ее лица и выдохнул с некоторым облегчением - лица, как такового видно не было под толстым слоем глины. Все, что бросалось в глаза – это скособоченный нос и единственный глаз. Второй то ли отсутствовал полностью (как у той коровы), то ли был целиком залеплен грязью. Проверить это он пока был не готов, да и не так уж это было важно. Достаточно того, что второй глаз на месте, открыт и даже двигается в глазнице, разглядывая его, Макса…

Когда кашель и тремор немного утихли, он пересилил себя, взял ее на руки и торопливо, спотыкаясь впотьмах о выпирающие корни, зашагал прочь. Подальше от деревни и случайных свидетелей.

…

Он плохо помнил остаток того дня, когда повесился Степан. Совместными усилиями они вытащили его из петли и отнесли в деревню, к Батюшке, который тут же, не сдерживая радостного возбуждения, принялся готовить того к погребению.

Кажется, Макс что-то говорил, объяснял, оправдывался. А может, ему это потом приснилось. Как и косые, настороженные взгляды. Как и то, что его бесцеремонно вытолкали за дверь, и как он, подобно деревенскому дурачку, брел по деревне, проклиная все вокруг – и ее жителей, и скот, и дома, и небо, и лес, и холмы. Потом были душные, пахнущие подкисшим молоком, слоновьи Акулины объятия и бутыль самогона, после которых он потерялся то ли на несколько часов, то ли на несколько дней, то ли на всю оставшуюся ему жизнь.

…

Он и сам едва ли понимал, зачем тратил драгоценное время и тащил ее так далеко – под злосчастный дуб. Разве что он был исходной точкой их затянувшегося репортажа. Здесь же начиналась и дорога домой. Здесь они встретили Леонида с Ксенией. Здесь повесился Степан. Логично, что и все закончиться должно именно здесь.