Некро-Тур

- Сейчас все будет! Только до Степана добегу, - он перехватил ее руку, прижался губами к прохладной коже. Зажмурился, вспомнив, как перед самым уходом от Акулы сожрал две огромные миски гороховой каши со шкварками. А его Анка…

Он торопливо поднялся, уверенный, что теперь-то все наладится. Что бы там ни было с Анкой, оно закончилось. Как раз есть время, чтобы прийти в себя, окрепнуть, нарастить на этих тонких косточках немного мяса, чтобы были силы для долгого похода… Он лихорадочно соображал, за что схватиться в первую очередь – затопить печь, переодеть Анку во что-нибудь сухое или сперва раздобыть еды.

- А где… – ее голос дрогнул, - наш малыш?

Макс застыл, глядя на темный силуэт на кровати.

- Ты… ничего не помнишь? – осторожно спросил он.

Последовала небольшая пауза, и девушка разрыдалась.

- Я так надеялась, что ты забрал его… ну, куда-то в тепло… Но в глубине души знала, что он умер… Ты ходил его хоронить, да? Поэтому тебя так долго не было?

Макс с облегчением кивнул. Пусть так. Пусть думает, что это была обычная беременность и неудачные роды.

- Да… прости. Я не смог правильно… Это я виноват.

- Не вини себя, - Анка поманила его к себе, и он виновато вернулся к ее ложу, окунувшись в запахи давно немытого тела, грязного белья и въевшихся застарелых фекалий. Но эти запахи были понятными, поправимыми и почти уютными, не имевшими ничего общего с прежним чудовищным смрадом. Он счастливо вдохнул. Очистилась!

- Я унес его далеко, почти к самым горам и похоронил на верхушке холма. Там его никто не найдет и не…

Анка снова разрыдалась, закрывая лицо руками. Он с минуту потоптался на месте, а потом побежал к Степану за едой.

…

Анка быстро пошла на поправку. Весна была голодная. Местные берегли животных для дальнейшего размножения и питались, чем придется, в ожидании первых даров леса – папоротника и черемши, но Макс, как хитрый лис, повадился воровать. Собственную живность, включая драгоценную молочную козу, которой с ним поделились местные, он, живя одним днем, сожрал еще прошлой осенью и уже давно был гол, как соко́л.

Отсутствие собственного хозяйства его мало тревожило, так как харчевался он у Акулины, которую, как самую перспективную роженицу, щедро откармливали всей деревней, порой отрывая кусок от себя самих. От нее же тайком он носил пайки малоежке-Анке.

Но вместе с выздоровлением, у той проснулся волчий аппетит, поэтому он не гнушался ночными набегами и притаскивал любимой овощи и противный, но питательный бараний жир, а один раз даже умудрился добыть новорожденного поросенка, вытащив его прямо из-под рожающей свиньи. Сначала он, по неопытности, собирался поселить его в подполе и немного подрастить, но вскоре понял, что без матери тот долго не протянет и свернул ему шею. Тот ужин был самым вкусным в его жизни, несмотря на отсутствие соли и других специй.

После выздоровления Анка в короткий срок стала почти прежней. Почти. Отчетливо помнила она разве что прошлую Седмицу, но он списывал это на тяжелую и страшную болезнь, которая ее терзала почти год. Были у нее и другие странности. Интерес к жизни так и не вернулся, словно то, что зрело и росло в ней все эти девять месяцев, вымыло, вычистило ее изнутри, оставив лишь потрепанную, увядшую оболочку. Когда Макс пытался привлечь ее внимание своей картой и собственными соображениями на этот счет, она смотрела и слушала очень внимательно, произносила какие-то правильные слова и дельные замечания, но ему постоянно казалось, что делает она это просто из вежливости. Ее будто совершенно не интересовали пути «исхода» и возможен ли этот исход, хоть она вроде бы и не противилась бы ему, возникни такая возможность.

Напрасно он боялся, что она столкнется где-то в деревне с брюхатой Акулиной, потому что Анка по-прежнему не выходила из дома. Более того, требовала, чтобы он держал ставни закрытыми и не зажигал огня. Поначалу он думал, что все дело в женском тщеславии. Она, конечно, успела отмыться и даже немного округлиться, но, может, стеснялась своей неряшливой прически или отсутствия педикюра, или неухоженных рук или растерявших былую белизну зубов… или испещренного жуткими растяжками дряблого живота. Но чем дольше она пряталась, тем менее правдоподобной казалась ему его теория.

Жизнь снаружи ее не интересовала, и она не выходила даже во двор, чувствуя себя вполне комфортно в сырой темени покосившейся избы, которую он постепенно стал про себя называть «домовиной». Он списывал это на боль утраты от потери «малыша», и много раз его подмывало рассказать правду. Но он не решался. Потом, когда они выберутся, он все аккуратно ей расскажет, отправит к психологу, займет новым проектом. А пока что… ему было даже удобнее, что она сидит дома. Удобнее затаиться и ждать от Степана весточки. И координат.

…

На распадок, наконец, опустилась ночь. Макс осторожно расправил затекшие конечности и прислушался. От притихшей темной деревни к погосту приближались огни, слышались скрип телеги, гомон и смех. Старая кляча зимой издохла, и повозку на этот раз, оглашая округу «Пчёлкой», тянули батюшкины братки.