Некромаги (СИ)

— Понравился? Хочешь такую же фотосессию?

— Не уверена. Спроси меня еще раз, как допью бутылку, может и сподвигнешь. Но любопытно, как ты решился на раздевание перед объективом? — Понизила голос: — Великий Морс! Ты же совсем прям голый.

— Это работа моего друга, Фо-Ху. Так он сам себя называет, от «фотохудожника». Известный фотограф, который выставляется только в сети, мало показывается на публике и вообще нелюдим. В друзья ему попасть огромная честь и редкость. Чистокровный восточник.

— А в творчестве предпочитает культуру западников? Или это ты выбрал стать Эроном?

— Нет. Но это потому, что я сам на три четверти западник, и на долю — северянин.

Мне захотелось спросить Вилли о его семье, родителях, — если они есть, то здесь живут или нет? Но не стала. Почувствовала, что там наверняка не веселая история, а портить настроение ни к чему. Он взаимно не поднимал тему о моих корнях, что логично, и вообще разговор шел или вообще, или о будущем. Мы даже не касались темы команды и рабочих дел, неожиданно найдя общее в самом образе жизни. Он по-своему изгой и мог понять «прелести» изоляции от людей. Не напрямую, мы в городах, как в муравейнике, букашками бегали, а именно что социальную. Невозможности открыться, сказав, кто ты есть и невозможности принятия теми, кому вдруг все-таки открылся. Вилли явно думал, что я не понимаю, о чем он говорит. Пространные слова, ни на что не наводящие, давали свободу выражения — и он охотно обзывал сам себя «чудик», который вызывает косые взгляды и заставляет себя сторониться, если вдруг его «чудаковатость» выходит в поведении наружу.

— И потому я навеки один! Ладно, может, не навеки, но пока один. Мы вообще все собрались одиночки — заметила?

Не хотела, а разговор все равно ушел на невеселое. Вилли, захмелев, сам себе закивал головой и продолжил:

— У меня вот есть сестра, старшая. А послала куда подальше, как и родители, не хочет общаться и считает позором семьи. Троица — вдовец без детей, в смысле, без кровных… это он тебе сам расскажет, подожди, удивишься как узнаешь. Ян все детство провел в каком-то закрытом интернате для мальчиков. У него самое жесткое — родители сдали прямо ребенком, натурально отказались. Представляешь, выбросили из семьи в четыре года или в пять. Чем можно провиниться в этом возрасте? Изгой каких поискать, и травили его там за что-то, как «приблудного пса», — это Нольд случайно сболтнул. Пробовал раз у самого Яна дознаться, так еле живым ушел.

— Какой ужас.

Без капли пафоса, с неподдельным чувством выдохнула я, ушам не веря. Неужели у людей такие выверты бывают?

— И ведь семья-то не бедная, там род целый, ветка такая что… — Вилли присвистнул. — Нольд как раз по какой-то из них ему родственник. Она оба, при том, что родня богатая, все на съемном живут и только на свои средства. Даже деньгами Париса для себя не пользуются, для дела и ни карточки больше. У Нольда, есть сестра младшая. Он ее очень любит, но по какой-то причине не общается. Пару лет назад вся команда знала, как он к ней привязан. Лёна. Единственно родная душа нашего Нолика, и ту «отрезали». Опять же, очень мутные дела и непонятные, мать там что ли ее в монахини определила и заперла, или другая фигня.

— Да как такое возможно? Нелюди они что ли?

— Похоже, что нелюди. Пойду еще пива возьму.

Вилли вернулся с бокалом, но на этот раз сел не напротив, а сбоку, подвинув меня на коротком диванчике к перилам, шепнул на ухо:

— Я тебе ничего не рассказывал, а ты ничего не слышала. Про семейное я случайно узнавал, в нашей суровой мужской компании не откровенничают, понимаешь? А со мной тем более — я болтливый, таков минус. Не выдавай. Даже под страхом смерти не выдавай.

— Не выдам.

Как-то само вышло, что я взяла и сентиментально приобняла его за плечо, напрочь забыв и не унюхав остатки призрака. А Вилли дернулся, как от тока…

Он сознания не потерял, и не заснул. Только вдруг весь стал другой. Я с испугом приглядывалась, молча отстранившись, и через секунды его оцепенения, угадала: он будто не на фото, а прилюдно разделся. Как в страшном признался, маску снял, и ждал одного — реакции мира. Стыдно, холодно, и вот-вот все ткнут пальцем.

— Вилли, прости.

Кабы знать точно, за что извинилась. Он же не разделся на самом деле, и все сравнение упиралось в душевное. Так бы я себя чувствовала, если б вышла на площадь и закричала, что некромага. Разоблачила себя и ждала костра.

Внезапно его губы шевельнулись и выдали улыбку. После Вилли вдруг резко успокоился, сказал весело:

— Поехали, с фотографом познакомлю. Он уговорит тебя стать одной из богинь пантеона.

— Поехали.

Глава восемнадцатая

Взяли машину прямо на стоянке у центра. О чем я только ни думала, пока добирались на такси, но точно не о том, чтобы сделать фотосессию в обнажёнке. Вилли как будто остался прежним, только что меньше разговаривал. Но таким я его тоже уже знала, серьезным и сосредоточенным.