Некромант. Такая работа

Очень спокойно она это сказала. Так спокойно, что у меня полосы на затылке зашевелились.

Всю выморочную нежить можно условно разделить на оседлую и кочевую. Мавки и гули никогда не отходят далеко oт места своего рождения. Вероятно, именно поэтому у них довольно прилично работает механизм ограничения численности популяции.

В одном гнезде никогда не бывает больше десятка гулей. Если поблизости друг от друга появляются две разные стаи, они непременно сцепятся друг с другом. Одна большая клыкастая куча против другой. Это не настолько редкое явление, как можно было бы подумать. Наверное, почти каждый москвич однажды слышал, как они дерутся в темноте — там, куда через бетон заборов не может пробраться свет фонарей. «Это собаки, — говорит он себе. — Совсем оборзели. Почему власти не разберутся с этим?»

Вот только после такой ночной драки на вытоптанном снегу не остается никаких следов: ни шерсти, ни крови, ни собачьих трупов. И это вовсе не потому, что противостояние двух стай ограничивается рычанием и визгом.

Гули съедают проигравших.

Правильно, зачем добру-то пропадать.

Мавки появляются, когда умирает человек, уверенный, что его обделили любовью, и строивший свою жизнь вокруг этой уверенности. Мавка вырастает из жгучего чувства несправедливости, из привычной обиды на тех, кто украл ее лучшие годы, а то и всю жизнь, положенную на то, чтобы поднять, воспитать и вывести в люди.

И ничего не дал взамен.

Из всей выморочной нежити мавки наименее опасны — хотя бы потому, что до последнего стараются казаться людьми. Я имею в виду, мавка не кинется из-за угла, чтобы перегрызть вам горло, если вы в одиночку возвращаетесь домой с вечеринки.

Порой мне приходит в голову, что они сами верят в то, что с ними все в порядке. Во всяком случае, пока за спиной очередной жертвы не захлопывается входная дверь квартиры, в которой ждут ужина голодные сестры.

Их охотничья территория невелика. Выйти за границу двухкилометровой зоны вокруг гнезда им не позволяет страх. Они с трудом переносят присутствие друг друга — каждая из них хочет ощущать себя самым несчастным, самым обделенным существом на земле, каждая требует жалости, поддержки и особых условий. Трое, иногда четверо мавок — это предел. Хозяин квартиры, где они решают поселиться, быстро теряет связь с реальностью, превращаясь в беспомощного склеротика. Часто мавки даже заботятся о нем, не желая, чтобы он умер.

Не из любви и даже не из чувства долга.

Просто им довольно трудно отыскать новую нору поблизости от старой, не привлекая к себе внимания.

Если рядом появляется новая стая, она всегда присоединяется к старой. У мавок не бывает открытых конфликтов. Но в течение недели после слияния самые слабые особи обеих групп исчезают в желудках своих сестер. Эдакие пауки в банке размером два на два километра.

Существует только один тип выморочной нежити, не привязанный к месту своего первого появления и способный образовывать действительно большие стаи.

Это четха.

Таджики, что стоят за прилавками московских овощных ларьков, зовут их «мурда», что означает «мертвец». Четха имеет такое же отношение к смерти, что и любая другая стайная выморочь. Но они всегда носят лицо того человека, который их создал перед тем, как умереть. Четха способны чуять себе подобных и могут образовывать очень крупные стаи, отыскав хорошую кормовую базу. В поисках подходящего для дневки места четха легко проходят десятки километров.

Москва не верит слезам — и четха прямое тому доказательство. Их гнезда впервые обнаружили на корейском рынке неподалеку от станции метро «Черкизовская». Месяцем раньше в Сокольниках рухнула стена строящегося дома, похоронив под обломками полтора десятка строителей.

Только не трудитесь поднимать новостные архивы. Три или четыре информационных агентства не пожалели семисот знаков, чтобы рассказать о проблеме с недоделанной новостройкой, но о трупах не было сказано ни слова. Эти люди приехали в Москву с надеждой на лучшую жизнь — просто потому, что у них дома уже никакой жизни не было. Они пахали как проклятые в таких условиях, в которых нормальный москвич способен разве что сдохнуть. Вокруг них было полно тех, у кого было достаточно еды и одежды, чистой воды и тепла в доме просто по праву рождения в сытой столице. Не думаю, что это казалось им справедливым. И я был бы последним человеком, который упрекнул бы их в зависти, если бы у нее не было последствий.

Никто не был наказан за их гибель, поскольку это были нелегалы — люди, о существовании которых вполне допустимо забыть.

Когда они умерли, уже никто не мог спасти от голода их семьи, оставшиеся дома. Это произошло потому, что какой-то чиновник или, может быть, бизнесмен решил в этот раз украсть из бюджета строительства больше денег, чем обычно. И что-то должно было остаться, чтобы заставить заплатить за это — если не конкретного чиновника, то хоть кого-нибудь.

В одиночку любой четха слабее и гуля, и мавки.