Отступил назад и растаял. И дверь за грань сам прикрыл, как вежливый гость. Посмотрела в зеркало – там была только я. Обычная. Уже без шрама. Нацепила на привычное место цепочку с кулонами, схватила пакет с постельным бельем, рванула. Простыни оказались возмутительно красными и гладкими. Легла. И холодными. Дрожа, прижалась к стене.
Шорох.
Положила ладонь на шершавое дерево. Пусть так…
Нет, так – не хочу.
Порожек в его комнату я перешагнула в рубашке и простыне и даже не заметила. Свет-сфера едва тлела, и да – кровать стояла именно там, где я думала. Он не стелил постель, лег в одежде поверх покрывала. Ничего, у меня с собой как раз есть одна простыня.
Сел.
– Мика, что случилось?
Ничего, магистр Холин. Ничего не случилось. Пока. Что это за взгляд? Простыня на пол упала? Она такая скользкая, не удержать. Да и зачем она мне, если есть ваши колени, на них удобнее. И ваши волосы, они такие же гладкие. И ваши губы, они такие…
Он ответил. Жадно и зло, будто наказывал
– Это… ничего не значит… магистр Холин, – задыхаясь, проговорила я, отрываясь от его рта, торопливо расстегивая его рубашку и рывком сдергивая с плеч, – это ничего не… ниче…
Его руки горячим вверх по животу, груди… Ближе… О, тьма! Зачем на вас столько одежды, магистр Холин. На мне вот нет ничего, только рубашка. Была
– Это ничего не…
– Ничего… не значит, конечно… я помню, – рычит угрожающе и поддается так сладко. А потом – рывком на постель.
Теперь правильно, никакой одежды, к демонам одежду, кто вообще ее придумал…
Придавил тяжелым телом. Пульс – один на двоих…
Поцелуи тоже злые, колючие, как расколотая карамель… Еще… Мой…
Сгреб мои волосы, потянул, заставив запрокинуть голову, впился губами… зубами в бьющуюся под кожей жилку.
– Это просто… ветер… – шепчу, – просто….
– Ветер в ладонях… это я тоже помню…
Прижал рот ладонью, лишая возможности вдохнуть, а вторая… там, где бьется пульс… Я приподнялась, потому что…
– Впусти меня. – Он. Шепотом. – Моя…
Я – навстречу… Еще… Мой…
Океан тьмы с синими искрами.
Во мне достаточно света, я пришла за тьмой. Пришла, чтобы взять.
А потом сытым урчащим зверем, лежать у него на груди, укрытая той самой, принесенной с собой простыней, и засыпать, слушая, как бьется его сердце под привратным знаком, как горячая рука обнимает поперек, удерживая от падения.
– Провали… -- договорить я не успела.
Меня дернуло с постели, как собаку за поводок. Рука сама собой рванула с отпустившей его цепочки ключ, вытягивающийся клинком, а в следующий миг мертвое железо прижималось к шее проснувшегося, но не успевшего увернуться Марека.
С каждым словом кромка сильнее прижималась к пульсирующей жилке. Набухла и скатилась по коже темная капля. Черные глаза, холодно отблескивая синим, следили из-под ресниц.
Зазубренный край вдавился глубже. Капель прибавилось. Взгляд, холодный и острый, как врезающийся клинок, остался прежним.
– Ты сказал: хочешь – возьми! Я взяла! – отчаявшись, рявкнула я.
Злость затопила и кожа покрылась тлеющими спекшимися перьями снаружи и внутри. Дымные ленты изогнулись острыми углами, шипами и лезвиями, на краях которых заплясали разноцветные звездные сполохи.
Ясен рассмеялся и отпустил. Мертвое железо дернулось вверх, меня смело синим вихрем, швырнуло о стену, ломая шипы и лезвия. Оглушило. Я всхлипнула и потянула на себя край простыни, алым шрамом лежащей на полу поперек комнаты.
Дрогнула, расползаясь реальность выпуская серую муть грани.
– Ты еще поплачь, – сказал соткавшийся из теней Геттар и помог подняться, – зачем дразнила?
– Он говорил…
– Он любит поговорить. Но у всего сказанного им всегда есть как минимум еще один смысл.
– Ты у него кто?
– Развлечение, – Геттар потер дыру на груди, сунул руку внутрь и достал орхидею. – Попробуй сама.
Я сжала лепестки когтистой рукой, по телу пробежала дрожь, словно в меня вдохнули немного сил. Ничего себе!
– Именно. И ему не надоест.
В дыре сформировался новый цветок. За спиной Геттара вспухла чернота, когтистая рука сцапала бутон, высунувшись из груди.
– Никогда, – сказал Ясен, стряхивая искры и ошметки разбитой тени в серость под ногами.