Некроманты

Кирилл открыл дверь стащенным ключом, аккуратно запер ее за собой. В доме было темно и холодно. Кирилл тихонько окликнул бабушку, смутно надеясь, что она всех обманула и спряталась здесь. Тут-то его в первый раз и накрыло: он наконец понял, что Бабули не будет никогда-никогда. Он долго рыдал, лежа на нерасстеленной кровати, пока не уснул, кое-как закутавшись в холодное сырое одеяло.

Проснулся на рассвете. Рядом на стуле кто-то сидел – сгорбившись, неподвижно.

– Бабуля? – вскочил он, еще не до конца проснувшись. – А они сказали, ты умерла!

– Вставай, Кирюша, – сказала она негромко. – Иди умывайся… Завтракать пора.

Он умывался и говорил-говорил-говорил взахлеб: ведь столько новостей накопилось, пока Бабули не было рядом. Она молчала, слушала и накрывала на стол.

Ставни они не открывали, свет не зажигали, из дому не выходили – Кирилл сам предложил от всех спрятаться, и Бабуля молча согласилась. Она вообще говорила мало и стала какой-то неповоротливой – надолго замирала, не сразу отвечала, как будто не слышала вопросов, и отзывалась лишь тогда, когда Кирилл прикасался к ней. Словно включалась. Но зато она улыбалась ему, звала его привычно «сынок» и гладила по голове. Этого было достаточно.

На третий день у Кирилла отказали ноги. Он попытался встать с постели и шлепнулся обратно – чтобы не упасть на пол. Ноги онемели, как будто он отлежал их за ночь. Он сначала засмеялся, потом испугался. Бабуля постояла в дверях. Потом сказала: «Потерпи, сынок» и принесла ему каши. Каша была невкусной, с сором, без молока и масла – ведь в магазин они тоже не ходили.

– Я заболел, да? – спросил Кирилл, когда уже не смог даже сидеть, но Бабуля опять сказала: «Надо потерпеть, сынок», и он послушался. Бабуля теперь спала рядом с ним, и у него немел бок – как будто он спал на сквозняке.

Кирилл открыл глаза и понял, что может шевелить только веками и еще губами. И что ледяное на его лбу – не грелка со льдом при температуре, а рука Бабули.

– Бабуля…

– Терпи, сынок, – сказала ему Бабуля в сумерках. Заскрипели половицы, потом открылся замок.

Позже он узнал, что Бабуля добрела до соседей. Узрев почившую девять дней назад соседку-старуху, те, то ли умно́, то ли с перепугу, вызвали полицию. Прибывшая полиция – некромантов. Те дошли за поднятой до ее дома и обнаружили Кирилла.

Его вынесли на руках – свет был зажжен, и Кирилл ясно видел свои руки и ноги – тонкие палки, обтянутые синей кожей. Вокруг все кружилось, толпились люди, звучали незнакомые голоса и незнакомые слова. «Такой маленький… девятка некроуровня…» Потом он увидел свою Бабулю – та сидела покосившейся горой на табурете – и закричал что есть силы (на самом деле выдохнул): «Бабулечка!» Он даже умудрился свеситься и дотянуться до ее протянутой руки. Тревожно забубнили люди вокруг, Бабуля качнулась от сильного толчка, но зато улыбнулась ему так, что и он улыбнулся в ответ.

– Отпусти меня… сынок… Сейчас. Уж очень я устала.

Отпусти.

То ли по ее просьбе, то ли просто от слабости он разжал пальцы и увидел, как она повалилась на пол.

– Бабуля!

* * *

Зачарованно слушавший танатолог машинально налил себе вторую порцию и плеснул в нетронутую чашку некроманта.

– Она ушла, хотя знала, что далеко от меня уходить нельзя… и что когда придут люди, безвозвратно умрет сама… – Кирилл вновь подержал в руке чашку. – Ты как-то спрашивал – не боюсь ли я мертвых. Еще тогда я понял, что бояться надо только живых. И что для души смерть – еще не конец.

Некромант выпил спирт – не запивая, не поморщившись, как пьют простую воду, – и слез со стола. Направился к выходу.

– Кирилл, – сказал Васильев ему в спину. – Давно хотел спросить… А вот когда придет твой час… ты бы хотел быть… жить… существовать… как Алиса? Как твоя бабушка?

Обернувшийся некромант молча ему улыбнулся и пропустил входящих в двери родителей девочки.

Игорь Корель, Наталья Федина Дочь Таксидермиста

Тридцать из семидесяти окон женской гимназии Святой Варвары выходили на набережную Умревы. С третьего этажа, из кабинета естествознания, были хорошо видны старый острог и церковь на другой стороне реки, паромы и памятник длинноусому казаку, основавшему город. Умрева ещё не встала. Стремнина боролась с молодым настырным ледоставом и пока проигрывала – накатывалась волнами на голубую кайму и отступала назад. Что будет с городом, когда встанет лёд? Какое зло придёт с крутого левого берега, поросшего корабельными соснами? Никто не ответит, разве что патруль: угрюмые солдаты в серых шинелях на пароме знали чуть больше других. Говорили, что Братынска больше нет, давно не было вестей из столицы и вот уже второй месяц не ходит паровоз по Чаинской ветке.