Некроманты

Женщина, с которой я говорила по телефону, – моя мама. Тетя Маша, которую я знаю с младенчества… И Славка, господи, Слава!

Мозг тускло мерцает, туда-сюда. Из мирно укачивающего поезда с говорливой соседкой сюда. К теплому летнему дню, к мусорной вони, к идущему изнутри холоду…

Легкое движение – и я с неожиданным любопытством уставилась на крысу. Огромную, жирную, неповоротливую крысу, появившуюся из-за крайнего бачка. Не серая, не черная, а какая-то бурая, словно вылинявшая, крыса поводит мордой, похожей на акулью, подергивает носом и короткими жесткими усами. Круглые немигающие глазки смотрят на меня. Мне становится не по себе. Откуда-то, точно ее позвали, появляется еще одна. И еще.

И еще.

– Брысь! – резко говорю я, взмахивая рукой. Они наблюдают за мной с ледяным спокойствием. Я встаю на скамейке и вижу, что крысы приближаются – неторопливо, короткими перебежками, словно дожидаясь друг друга. К горлу подкатывает тошнота – и паника. Метнувшись, я толчком опрокидываю скамейку и вырываюсь из этой… крысоловки. Отбежав, оглядываюсь. Крысы сидят, сложив на жирных брюхах лапы, и наблюдают за мной с непоколебимым спокойствием – будто знают, что никуда я от них не убегу.

Я перехожу на шаг. Вот и крысы свихнулись…

– Я хочу побывать у нее дома, – сказал Федор.

– Мы же договорились – никаких контактов с родственниками и друзьями!

– А я и не собираюсь контактировать. Я просто хочу побывать у нее дома.

– Мать с братом уехали. Квартира на сигнализации, – проинформировал Старик.

Федор улыбнулся в трубку. Старик как будто увидел эту улыбку, потому что сказал с угрозой:

– Если что – выпутывайтесь сами!

– Угу, – сказал Федор и отключил мобильник.

Я стою возле мусорного бака. Сосредоточенно наблюдаю за бомжихой, шурудящей палкой его содержимое. Вот обнаружила пивную бутылку. Косится на меня и быстро сует ее в свою обширную «побирушку». «Побирушка» приветственно звякает. Бомжиха взглядывает еще. Глаз между заплывшими сине-черными веками почти не видно. Неожиданно тыкает палкой в сторону.

– Обувь вон, – говорит хрипло.

– А?

– Вон там в мешке обутка. Малая мне… – информирует с сожалением. И ковыляет прочь. Я провожаю ее взглядом. Гляжу на свои босые ноги. Просто чудо, что я ни на что еще не напоролась.

В мешке, видимо, поначалу полном, уцелел один зимний сапог без замка, старый кед и пара раздолбанных, но еще крепких сабо. Мне они тоже маловаты, пятка свисает, но чего привередничать?

В это время к баку подходит девочка, опасливо косится на меня, набрасывает на стенку стопку одежды и быстро уходит. Я смотрю на свой короткий халат и – задумчиво – на выброшенную одежду…

– …скорбный сороковой день трагедии…