Некрономикон. Аль-Азиф, или Шепот ночных демонов

Мы с царевичем решили поведать халифу обо всем и дать ему совет принять меры по розыску подобных опасных мест, ибо действия таких дьявольских сект могут нанести ущерб государству. Хорошо было бы поставить здесь и в других местах, если таковые удастся обнаружить, надежную охрану, дабы пресекать подобные ужасные деяния. Однако я понимал, что халиф едва ли ему последует. Даже если он поверит нам, едва ли он станет расточать войско на поиски каких-то призрачных угроз в малоизвестных пустынных уголках государства и охрану доисторических изваяний непонятно от кого. Исчезновение же нескольких или даже нескольких десятков бедных деревень едва ли сильно обеспокоит его. Понимал я также и то, что охрана даже одного этого монолита едва ли что-то решит. Ведь неизвестно, сколько Призраков и жрецов еще осталось в надежно укрытых от постороннего взора обиталищах. А их могут быть еще несметные полчища. К тому же стоит жрецам вызвать Шог-Готтов, и самая надежная охрана, даже целое войско, превратится в жертву Великому Ктулху. Я с горечью осознавал, что мы даже всеми своими силами не сможем помешать тому, что происходило здесь в течение многих столетий. И нам остается лишь уповать на Аллаха, волей которого кому-то предначертано быть принесенным в жертву, а кому-то – избежать этого.

Но вместе с тем душа моя ликовала, а разум торжествовал. Во-первых, царевич вкупе с другими захваченными был спасен. Во-вторых, волею судьбы спасителем его был я, как в свое время стал спасителем его отца. В-третьих, судьба вновь преподнесла мне уникальный случай заглянуть в то неведомое, к которому я так стремился. Мог ли я, отправляясь в Африку, куда меня послал халиф просто исполнить свой долг, подумать, что там я буквально столкнусь со следами тех, кто приходит и уходит, да еще с какими следами! Да еще получу бесценное указание направления поисков, да еще из самого достоверного источника! Ведь я своими глазами созерцал то, чего, думаю, не доводилось видеть никому из ищущих неведомое. Такого, пожалуй, не видел даже почтенный Дервиш. Я видел воочию и даже испытал на себе, к счастью – не в полной мере, таинственные силы, которыми повелевают те, кто приходит и уходит. Я знаю теперь, как выглядят некоторые из них: изображение лика одного я видел собственными глазами, а описание другого слышал из первых уст. Я даже знаю их имена! Правда, вместе со всем этим мне открылись и горькие истины. Раньше всесилие неизменно представало мне в имени Аллаха и было созвучно доброте и великодушию. Я не мог даже представить себе, что всесилие может быть жестоким. Одна лишь мысль о таком сочетании на многие ночи лишила меня покоя, наполнив мои сны кошмарами. А то, что род человеческий обречен в жертву Великому Ктулху, – неужели правда? Неужели это неотвратимо? Неужели Аллах не сотрет это предначертание и не отведет от людей удары, слетающие с острия металлических когтей?

Мне удалось воспроизвести по памяти почти все, изображенное на внутренней стороне плиты, включая замысловатые символы, так как они несколько раз впоследствии являлись мне во снах. Конечно, я сожалел об утраченных медальоне и ужасной игле, но достаточно было и того, что я их видел. Когда же я вновь и вновь вызывал из памяти происшедшие события, меня не покидала мысль о том, что цепь случайностей, приведшая меня сюда, как уже бывало в прошлом, сложилась совсем не случайно. Я еще прочнее уверился в том, что этот путь определен мне судьбой и она поведет меня дальше. Что именно мне начертано раскрыть тайны тех, кто приходит и уходит, и слова древнего жреца: «Может быть, тебе выпадет встать на путь бессмертных», – возможно, станут для меня пророчеством.

Повесть четвертая Перекресток Добра и Зла

Служба царевича Сулаймана закончилась, не начавшись. После благополучного прибытия во дворец халифа он впал в такую скорбь, что потерял интерес ко всему окружающему и почти отказался от пищи. По ночам же его беспрестанно мучили кошмары, являя ему сцены пленения, обрастающие все новыми жуткими подробностями, которых не было на самом деле. Его преследовали виденные им существа, принимая самые немыслимые формы, а клубящийся и пляшущий свет окутывал его со всех сторон и, обжигая, превращал в невесть что. Лекари говорили, что это – результат глубокого душевного потрясения, и лучшим лекарством для него было бы возвращение домой.

Я хорошо понимал его, так как сам потерял покой. Меня также одолевали сны, но они не были кошмарными. В них мне являлись режущие своей четкостью изображения и письмена на плите, а хищно улыбающиеся жрецы с наслаждением демонстрировали мне ужасный ритуал, грациозно вонзая черные когти в тела бьющихся в судорогах жертв. А из черного провала в недрах монолита всплывал гигантский силуэт в грубом балахоне с голым черепом и огромными глазами. Его невидимый под густой бородой рот громовым голосом повторял: