Некровиль

Камагуэй рассмеялся. Гони. Теперь над тобой никто не властен. Гони! Педаль в пол. Шепот водородного двигателя перерос в томный стон. Сто – сто двадцать – сто сорок – сто пятьдесят – сто шестьдесят – сто восемьдесят, давай, давай, давай, двести, двести. Да. Да. Да! Автомобиль изменил форму, сделался поджарым и обтекаемым, прижался вплотную к черной шкуре шоссе, отрастил спойлеры и хвостовые плавники. Автоматическая сигнализация завизжала: «Пристегните ремни, пристегните ремни; внимание, внимание, вы превышаете скорость!» – ну и что ты сделаешь, копам настучишь? И – бабах! Пятьдесят киловатт белого света с небес прямо в глаза, вылитый прожектор «Двадцатый век Фокс», и горячий ветер отбросил волосы с лица, когда соткавшийся из тьмы полицейский конвертоплан заложил крутой вираж над развязкой – «Да ты и впрямь стукач, говнюк машинный…» – его систему взломали, шаблонный Сердитый Коп что-то такое заявил про «снова включить автопилот, если сеньор не хочет неприятностей» – хватит болтать, Хосе! Пять целенаправленных тычков пальцем – и засевшие в автомобиле предатели заткнулись. В горле машины что-то непристойно заурчало, когда Камагуэй развернулся и рванул на скорости сто двадцать по шоссе, ведущем к Exposiçion[77].

Ух, как хорошо было просто слушать радио.

Конвертоплан грохотал, как кот с привязанной к хвосту консервной банкой. Пока Камагуэй на перекрестке – любители метать камни давно принесли светофоры в жертву – пропускал автоцистерну с водой, тощий белый ребенок неопределенного пола подскочил к окну с игривой ухмылкой и пакетиком травки. Места обитания нонконтратисто; суровые земли в окрестностях некровиля, где живые завидовали мертвым. Здесь каждый был nouveau[78] -нищ.

Камагуэй остановился у киоска под нависающей ветхой трущобой, чтобы купить пива из жестяной ванны, наполненной тающим льдом. Бутылочный залог[79] был больше стоимости самого напитка. Продавщица подозрительно понюхала банковскую карточку и открыла бутылку зубами. Дешевое пиво по вкусу напоминало тот самый ихор, который тек в венах богов. Дети на мопедах выскочили из тени, чтобы провести вожделеющими ладошками по обводам автомобиля. Эй, сеньор, слушайте, сеньор, poco dinero[80], сеньор. Камагуэй мог им предложить только полуразумный plástico. Дети увязались за ним следом вдоль осененной кровавым неоном улицы Города мертвых.

Внезапно у синдрома обнаружился побочный эффект: Камагуэй почуял беду. Желтые предупреждающие треугольники приказывали объехать кратер посреди дороги – там рухнула секция недостроенного метро, – и возле одного из множества темных входов, похожих на язвы на фасаде гниющего аркосанти, его накрыло. Беда пахла красным, словно красная ягода или кровь.

Неприятности выглядели как трое людей – один мужчина, две женщины, – прижавшие четвертого к стальным рольставням магазинчика, изрисованным названиями соперничающих футбольных команд. Более высокая из нападающих схватила жертву за волосы – это тоже была женщина, как понял Камагуэй, когда ее лицо оказалось на свету, – ударила о витрину и сбила с ног. Струйки крови бежали из уголков рта жертвы, но лицо было пустым и отрешенным, словно она не чувствовала боли. Она не попыталась защититься, когда вторая женщина, выкрикивая нечленораздельные ругательства по-английски, вонзила острый каблук ей в грудь.

В тот момент Камагуэй понял, что жертва мертвая.

– Что, черт возьми, происходит?

Стоило кому-то лишь свистнуть, и из заброшенной тьмы многоквартирных домов выскочила бы тысяча бандитов с ножами, чтобы порезать на лоскутки глупого rico[81], который полез не в свое дело. Водился за Камагуэем такой грех. Он не умел закрывать глаза на происходящее. Что ж, если случится драка, то почти наверняка в последний раз.

Все уставились на него. Он уже видел такую сцену – с черными силуэтами в свете фар – на плоском экране какого-то старого телевизора. Даже сейчас она казалась мелодраматичной и нелепой.

– Не лезь не в свое дело. Мы уже вызвали сегуридадос.

– Ради всего святого! – воскликнула мертвая женщина. – Они убьют меня!

Мужчина ударил ее ногой в живот. Присев на корточки, сунул в лицо оттопыренный средний палец, как будто фаллический жест был более грозным, чем ботинок.

– Слышь, ты, заткнулась на хрен. Лежи и не выпендривайся.

Прибыли сегуридадос. Настоящие ублюдки. Таких не перепутаешь с полицейскими, которые все еще курсировали в небе, высматривая фары Камагуэя. Те олицетворяли закон. Эти – силу. Как и патрульные, они выходили на дежурство отрядами по десять человек, вооруженные до зубов и в броне. Но стреляли без предупреждения. Щелчки предохранителей заглушили прочие звуки: шорох велосипедных шин, урчание мопедов, голоса. Когда правоохранители выходят на сцену, все смотрят только на них.

– Ну?

Высокая женщина, которая, похоже, командовала охотой на ведьм, подняла руку жертвы на свет и заставила ее раскрыть ладонь. Знак смерти казался выплавленным из обсидиана.

– Она нарушает комендантский час.

– У меня контракт, мать вашу! – крикнула мертвячка.