Нексус

— Криминальная грань разума! Не помню, где я слышал или видел эту фразу, только она не выходит у меня из головы и могла бы стать названием той серии книг, которые я собираюсь написать. Слово «криминальный» само по себе производит потрясающее впечатление. В наши дни оно полностью утратило смысл, и тем не менее — как бы точнее выразиться? — это самое значительное слово в языке. Преступление… Само понятие внушает благоговейный трепет, ибо уходит корнями в глубь веков. Когда-то я считал слово «бунтарь» величайшим на свете. А произнося слова «преступление», «криминальный», чувствую некоторое смущение, потому что не всегда понимаю, что эти слова означают. А если решу, что понимаю, то буду вынужден признать, что человечество — ужасный многоглавый монстр, имя которому ПРЕСТУПЛЕНИЕ. Иногда я называю это другими словами — человек творит преступление против самого себя. Но это тоже бессмыслица. Я пытаюсь донести до вас одну мысль — пусть она звучит банально и упрощенно… Если преступление все же существует, тогда к нему причастен весь род людской. Произведя хирургическую операцию на обществе, не извлечешь криминальный элемент из отдельного человека. Преступное начало похоже на раковую опухоль и возникло не одновременно с законом и порядком, оно всегда присутствовало в человеке. Пронизывая человеческую психику, оно не может быть вытеснено из нее или изжито, пока не зародилось новое сознание. Вам понятна моя мысль? Я постоянно задаю себе один и тот же вопрос: как случилось, что человек увидел в себе или соседе преступника? Что заставило его внести в свою жизнь чувство вины? Ведь человек даже животных заставляет испытывать это чувство. Зачем надо отравлять себе жизнь с самого начала? Обычно ответственность за это возлагают на духовенство. Не думаю, однако, что церковь — такая уж властительница умов. Священнослужители — тоже жертвы, как и мы, грешные. Только чьи жертвы? — вот вопрос. Что мучает всех нас, молодых и старых, мудрых и неопытных? Верю, что теперь, когда нас сделали подпольными людьми, мы наконец это узнаем. Нагие и нищие, люди смогут непредвзятым взором взглянуть на эту великую проблему. Чтобы ее разрешить, может потребоваться вечность. Но ведь важнее нет ничего, так? Допускаю, что вы думаете иначе. К тому же я так поглощен своей мыслью, что не могу в запальчивости подобрать точные слова. Тем не менее именно такая перспектива открывается перед человечеством… — Стаймер прервал монолог, вылез из постели и налил себе выпить. Проделывая все это, он успел осведомиться, в состоянии ли я выслушивать и дальше его болтовню.

Я утвердительно кивнул.

— Как видите, я сильно на взводе, — продолжил Стаймер. — Кстати, теперь, вывернувшись перед вами наизнанку, я настолько четко представляю, о чем надо писать, что, пожалуй, и один смогу приняться за книгу. Пусть я не жил сам, но жизнь других людей проживал. И кто знает — вдруг, начав писать, научусь жить и своей жизнью? Сейчас, облегчив душу, я добрее отношусь к миру. Думаю, вы были правы, говоря, что следует быть к себе великодушнее. Сама эта мысль уже расслабляет. Внутри я страшно зажат — сплошные стальные заслоны. Мне надо размягчиться, нарастить мясо, хрящи, мышцы. Подумать только, до какой степени человек может запустить себя… просто смешно! А все из-за постоянных битв, которые вынужден вести!

Стаймер остановился, чтобы перевести дух, отпил из стакана и продолжил: