Нексус

— Держи это у себя — может пригодиться, — сказал Керли, засовывая остальные письма обратно в ларец. Приятеля он попросил все закрыть как было. — Проследи, чтобы замки работали безотказно, — прибавил он. — Никто не должен ничего заподозрить.

Проворно, словно рабочие сцены, они придали комнате прежний вид, вернув ей тот же беспорядок, вплоть до того, что положили на старое место засохшие корки. Какое-то время они горячо спорили, лежала одна из книг на полу раскрытой или нет.

Когда мы покидали комнату, молодой человек настоял, чтобы оставить дверь приоткрытой.

— Да черт с ней! — отмахнулся Керли. — Кто это помнит?

Заинтригованный его уверенностью, я спросил, почему он так думает.

— Просто интуиция, — ответил Керли. — Никто не запомнит, в каком положении оставил дверь, если, конечно, не было причины специально ее не прикрывать. А какие причины могли быть у вашей Стаси? Да никаких. Это очень просто.

— Пожалуй, слишком просто, — сказал я. — Иногда помнишь какие-то вещи без всякой причины.

Ответ Керли сводился к тому, что у человека, позволяющего себе жить в таком хаосе, не может быть хорошей зрительной памяти.

— Возьми хоть вора, — привел он пример, — тот помнит, что делает, даже если совершает ошибку. Держит в голове цепь событий. Это необходимо, иначе — прощай, удача! Хочешь, спроси сам у этого парня.

— Керли прав, — подтвердил приятель. — Моя ошибка заключалась в том, что я чересчур осторожничал. — Он уже начал рассказывать свою историю, но я поспешил их выпроводить.

— Прибереги на следующий раз, — сказал я.

Выходя на улицу, Керли обернулся ко мне со словами, что я всегда могу на него рассчитывать.

— Мы еще достанем ее, — пообещал он.

5

Я жил как во сне, кошмарном сне наркомана, — пытался, как авгур, провидеть будущее, распутывал ложь за ложью, просиживал вечера в очередном злачном местечке с Осецким, одиноко бродил вечерами по набережной, сидел в библиотеке, изучая «учителей жизни», разрисовывал стены в квартире и вел сам с собой ночные беседы. Все в таком вот духе. Ничто на свете не могло меня больше удивить, даже внезапный приезд «скорой помощи». Кто-то, по-видимому, Керли, решил, что от Стаси проще всего избавиться таким образом. К счастью, когда приехала «скорая», я был дома один. «Здесь нет сумасшедших», — сказал я водителю. Тот выглядел раздосадованным. Кто-то позвонил и попросил забрать психически больную. «Это ошибка», — сказал я.

Иногда заходили хозяева квартиры — две сестры-голландки, интересовались, все ли в порядке. Постояв минуту-другую, уходили. Всегда растрепанные, неопрятно одетые. На одной — синие чулки, на другой — белые в розовую полоску: цвета вывески парикмахеров.

Да, еще о «Пленнике»… Я посмотрел пьесу один, не поставив в известность женщин. Те отправились в театр только неделю спустя и вернулись оттуда с фиалками, распевая во весь голос. На этот раз они избрали «Всего лишь поцелуй в темноте».

Вскоре мы втроем — как это могло случиться? — пошли в греческий ресторанчик. Там у моих дам развязались языки, и они стали в два голоса расхваливать «Пленника» — какая это замечательная пьеса и как мне стоит поскорее ее посмотреть — это расширит мой кругозор. «Но я уже видел ее, — был мой ответ. — Видел неделю назад». Завязалась дискуссия о достоинствах пьесы, сопровождавшаяся пылкими упреками в мой адрес: как я мог пойти на спектакль без них и как плоско и рационально звучат мои оценки. Посреди жаркого спора я извлек злополучное письмо из ларца. Нисколько не смутившись, они обрушились на меня с бранью и устроили такой шум, что вскоре весь ресторан следил за нашей склокой, и нас без особых церемоний попросили удалиться.

На следующий день Мона, чувствуя себя виноватой, предложила пойти куда-нибудь вдвоем, без Стаси. Сначала я категорически отказался, но Мона настаивала. Я подумал, что, возможно, у нее есть для этого веские причины, которые в свое время откроются, и согласился. Было решено провести послезавтра вечер вместе.

Вечер наступил, но, уже стоя на пороге, Мона заколебалась — идти или нет. Наверное, я немного перебрал, подшучивая над ее внешним видом — ярко-красная помада, зеленые веки, мертвенно-белое от пудры лицо, плащ до земли, юбка до колена и в довершение всего — эта гнусная кукла с порочной физиономией — граф Бруга, — которую она прижимала к груди и намеревалась захватить с собой.

— Нет, — возражал я, — только не это!

— Но почему?

— Потому что… Черт возьми, нет!

Она отдала графа Стасе, сняла плащ и села, нахмурив лоб. Я знал по опыту: теперь на вечере надо ставить крест. Однако, к моему крайнему изумлению, вмешалась Стася: она обняла нас за плечи — прямо как старшая сестра — и заклинала не ссориться.

— Идите! — напутствовала она. — Идите и хорошенько повеселитесь! А я пока приберусь. — С этими словами она осторожно подталкивала нас к двери. Мы уже выходили на улицу, а Стася все еще кричала вслед: — Желаю хорошо провести время! Повеселитесь от души!