Нелепые и безнадежные

«Что-то здесь нечисто, – ломал голову Пивэйн. – Слаг не стал бы приглашать ее, если бы не имел неизвестного доселе рычага давления. Доктор? Нет, не решился бы. Совет Созидателей? Тоже нет. Они бы не одобрили мою кандидатуру сразу, без прелюдий. Тогда что? Что имеет трусливый слизняк Слаг, раз так осмелел?» – рассуждал Пивэйн, борясь с головной болью.

Травы, что подмешала в чай Вими, уже начинали действовать, боль утихала, но вместе с ней ослабевала и способность мыслить.

Девчонка…

Проклятое слово чуть не сорвалось с уст.

– Готовь лучшее платье, моя дорогая! – Вот что сошло с его уст, задавив слово, которое нельзя ни в коем случае произносить. – Нам пора выйти в свет!

Вадома недоверчиво посмотрела на брата. Последний их с Пивэйном «выход в свет» обернулся скандалом, а для кого-то – скандалом с летальным исходом.

– Кажется, тебя не пригласили, – заметила она, прочитав письмо.

– Уверен, лишние стул и столовые приборы найдутся у этого чопорного лизоблюда.

Глава 7. Пока Вадома наряжается, Пивэйн навещает старых знакомых

Грета курила на улице. Ее знобило. Шерстяная красная куча, которую ей, немного датой, втюхали под именем шубы и по цене шубы, не грела. От нее разило сыростью, ничего не перебивало этот запах. Грета решила размять ноги. Спустилась с крыльца борделя «Второй круг», в котором работать стало невыносимо. Мартина, хозяйка «Второго круга» (половины «Второго круга», вторую половину выкупил господин), потеряла край собственной наглости. Она перестала бояться. Что было зря. Страх позволяет не забываться. Гулливер брал всего десять процентов (господин брал столько, сколько ему было лет, то есть с каждым годом поднимал ставку), Гулливер брал свои десять процентов и ничего не проверял, не сверялся с бумагами, ничего; он даже ни разу не появился во «Втором круге». Господин приходил с проверкой каждую неделю, иногда по два раза в неделю, и все лично проверял, не жалел ни свое тело, ни свои глаза (когда сверял все бумаги, доходы, чеки с меленьким скупым почерком Мартины).

С господином было лучше.

Захотелось вдохнуть запах леса. Хотя сойдет и запах лесопилки в Кошинке. Все лучше запахов Госима. Все лучше Госима!

Грета шла по городу, с красной шерстяной кучей на плечах и малиновыми перьями в волосах.

«Может, взять и в канал броситься?» – зевая, подумала Грета. Господина она не дождется, замуж ей не выйти, так почему бы и нет? Почему бы раз и навсегда закончить жалкое существование в жалком городишке?

Потому что господина Грета дождется. Потому что мужа себе она найдет – подкопит, расплатится с Мартиной и мужа найдет. И дяде новую крышу сделает, не сама, конечно, но рабочим заплатит – и деньгами, а не натурой. Грета не сбросится в канал, потому что она справится. Заставит себя справиться со всем. И просто потому, что Грета любит жизнь. Хоть и любить особо нечего.

Когда-нибудь она скажет себе: «Господин вернулся», и жить станет полегче. Работы станет поменьше, денег побольше. Да и возможность видеть господина радовала. Возможность говорить с ним, пускай приходит он к Мае, а не к ней. Но! Господин доверил заботу о Мае именно Грете. Значит, он ей доверяет. И дяде Греты он доверяет. Так что все еще наладится. Надо только подождать. И все хорошо будет. Лет четырнадцать еще, от силы, и господин вернется, и все прекрасно станет.

«Шубу себе настоящую куплю», – мечтательно подумала Грета, ежась под красной кучей.

И тут, из толпы, словно плавник хищной рыбы, название которой Грета забыла, выплыла шляпа. Она возвышалась над толпой. Но дело же не в шляпе, а в том, кто ее владелец. Это был не Гулливер. Не его походка. Слишком уверенная, тяжелая. Да и Гулливер не носил шляпы.

– Господин вернулся. – Грета выдохнула весь воздух из легких от счастья и удивления.

Она бросилась к нему со всех ног, обутых в смешные красные башмаки с перьями. Она толкала прохожих, бежала, толкала. Остановилась уже у самого Пивэйна, преградив ему дорогу собственным телом в пышном платье с десятком складок и пушистых подъюбников. Встала она перед ним и замерла, потому что не знала, что, собственно, собиралась сделать. Откровенно бросаться господину на шею и визжать, как по нему скучала, – не следует точно. Притворяться недотрогой поздновато.

– Здравствуй, Грета, – поздоровался Пивэйн.

Он постарел. Осунулся. Темный лоб был сморщен складками кожи, даже когда лицо господина было покойно. Но это был он!

– День превосходный, – ответила Грета и глупо улыбнулась. Обычно ее улыбка выходила кокетливой и игривой. – Вы вернулись, – сказала она очевидную вещь, и лицо ее расплылось от радости. Жаль, зубы не чистила. Но ничего, радость сверкала ослепительней любой зубной эмали.

Грета пялилась (именно: пялилась) на Пивэйна и улыбалась. На глазах у нее стояли слезы щенячьей радости.