Нелюбимые

— Скорее бы завтра. Напиши, как будешь дома.

— Хорошо, Макс, — отвечает Аня, и раздаются гудки.

Когда сотрудница банка возвращается в кабинет, она проверяет сумму в счетчике банкнот, просит меня поставить подпись на бланке о получении денег и кладет всю сумму в фирменный конверт. Я выхожу на Малый Козихинский переулок и закуриваю, вглядываясь в сторону Патриарших прудов, вокруг которых снуют машины и люди. Я погружаюсь в человеческий поток и двигаюсь вместе с людьми, выхватывая из толпы ­кем-то брошенные фразы: «Мне не хочется, чтобы завтра начиналось», «Почему так хорошо?», «Обещают ливень», «Как думаешь, можно все смыть?», «Ее вчера видели, а сегодня она никому уже не звонила», «Давайте ускорим шаг, а то ветер», «Я слышал, что со дня на день хлынет», «Давайте вернемся в Pinch», «Надо выдохнуть, все стало очень быстро»… В потоке голосов и движущихся тел я докуриваю сигарету и перебегаю дорогу на красный свет, замечая на Бронной несколько знакомых лиц, от которых отворачиваюсь, чтобы меня никто не заметил. Добираюсь до пруда, падаю на скамейку и долго смотрю на отражения фонарей. Когда вибрирует телефон и на дисплее высвечивается сообщение от Алисы, которая спрашивает, во сколько я приеду, я понимаю, что не хочу возвращаться домой.

***

Алиса встречает меня в джинсовых шортах и короткой майке, открывающей ее пупок. Она босиком, с распущенными волосами и загадочно улыбается. Алиса подходит к столу, отрывает с виноградной ветки две ягоды, одну съедает, а вторую кладет мне в рот, затем целует меня в губы и, пританцовывая, уходит. Я бросаю рюкзак на пол и прохожу в гостиную, наблюдая за движениями Алисы. Она останавливается у кровати, поднимает руки, скрещивая их над головой, чуть покачивает телом и ­что-то проговаривает. На столике у дивана я замечаю картхолдер Bottega Veneta и больше ничего. Алиса протягивает мне руку, а губами ­что-то беззвучно кричит. Она медленно подходит ко мне, садится на колени, а я начинаю слышать звуки, которые доносятся из-под ее волос, и понимаю, что Алиса в наушниках. Один она достает, вставляет мне в ухо, и я слышу женский голос:

I can buy myself flowers.

Write my name in the sand.

Talk to myself for hours,

Say things you don’t understand.

I can take myself dancing,

And I can hold my own hand.

Yeah, I can love me better than you can[4].

Я смотрю, как Алиса с закрытыми глазами беззвучно подпевает, хлопая меня по плечам и двигая бедрами по моему паху. Когда песня заканчивается, она открывает глаза, смеется и спрашивает:

— Классная?

— Это кто? — Я достаю наушник.

— Майли Сайрус, новая песня. Но я не про нее. Я классная?

— Да, — отвечаю, когда Алиса берет наушник из моей руки.

— Правда?

— Угу.

— Честно?

— Да.

— Честно-­честно?

— Да, Алис, честно!

— Поклянись.

— Бля, Алис.

— Или ты пиздишь?

— Я не пизжу.

— Тогда клянись.

— Алис…

— Значит, пиздишь!

— Что с тобой?

— Со мной ничего, я просто хотела узнать, классная ли я?

— Я же сказал, что да.

— А почему ты не хочешь поклясться тогда?

— А для этого надо клясться?

— Да.

— Алис, ты классная!

— Тогда возьми меня.

— Я очень устал сегодня.

— И я устала тоже.

— Что ты делала?

— Это неважно. Когда ты классный — неважно, что ты делаешь. Я же классная, ты сам это сказал.

— Я помню.

— Тогда бери меня.

— Ты и так на мне.

— Возьми. Меня. Замуж.

***

Когда гаснет свет, на полу появляются вертикальные белые полоски от рекламной вывески с соседней башни, которые сливаются с темнотой только в районе прихожей. Алиса переступает с одной полоски на другую, словно идет по зебре или по белым клавишам невидимого беззвучного пианино. Она доходит до одной стены, а потом на носочках разворачивается и медленно, переступая черные пробелы, возвращаться к другой. Так Алиса делает несколько раз, потом снимает майку, бросает ее на диван и скидывает джинсовые шорты себе под ноги. Она стоит в одном нижнем белье и смотрит ­куда-то вдаль, откуда исходит неоновое свечение. Ее взгляд ­чем-то заворожен, сухие губы ­что-то хотят сказать, но не произносят ни звука. Внезапно Алиса, не глядя на меня, просит подойти к ней. Я делаю два шага и встаю на черную полоску, на которой, как мне кажется, меня никто не увидит.