Нелюбимые

— То есть ты в мораль решил поиграть, да? Лех, ты и мораль… Ты сам себя слышишь? Пиздец просто. — Я начинаю смеяться и давлюсь сигаретным дымом. — Блять, ну как такое вообще может быть? А про нас с Аней ты знал? Или впервые увидел на своей гребаной вечеринке?

— Я видел вас вместе до этого. И как она тебе писала, когда я был у тебя на работе…

— Где ты нас видел? Да хотя какая уже разница. Вообще плевать. Ты вынашивал это все. Вот ты тварь. — Я тушу сигарету о подошву кеда и кладу бычок рядом. — Знаешь, что самое глупое в этом всем? Что все бессмысленно! Все, блять, бессмысленно! Все, что ты сделал, бессмысленно!

— А ты сам сколько продолжал бы еще Алису обманывать?

— Да тебе вообще какая разница? Это тебя не касается.

— Вот поэтому ты и мразь.

— Я? Я-то да, самая большая. А ты у нас гребаное храброе сердце, валяющееся в этой, — смотрю по сторонам, — замызганной халупе. Слушай, а давай перевезешь ее к себе сюда, а?

— Пошел ты на хуй, Макс.

— А это вот что? — киваю в сторону шкафа с коробками. — Я такой один пакет видел, блять, у нас дома! Он откуда у нее?

— Она просила, — вздыхает Леха.

— То есть ты еще ее и подсаживал, да?

— Я никого не подсаживал, кретин.

— Ну ­пакет-то от тебя! Ч­то-то тут твои моральные качества бьются уже совсем о другие крайности. А если бы она передознулась?

— Заткись!

— Передознулась бы и сдохла!

— Заткнись! — кричит Леха и толкает меня ногой. — Заткнись! Заткнись! Не говори про нее!

— Знаешь, Лех, что самое грустное? Даже не то, что ты подгонял, — снова киваю в сторону шкафа, — хуй бы с этим. Грустно, что ­я-то тебя все время считал другом. И никогда бы тебя не подставил. А ты мне еще про мораль ­что-то решил рассказать, а сам на гребаной вечеринке продавал все это…

— Я ничего не продавал.

— Так ты сам рассказывал, что связался с ­какими-то плохими людьми, которые дали тебе денег на вечеринку и ты должен был…

— Да, связался. Да, дали. Но я ничего не продавал там.

— В смысле, это как?

— Вот это все, — Леха кивает в сторону открытого шкафа, — я оставил тут. Я против того, чтобы так работать.

— Ну и ну, — выдыхаю и запрокидываю голову, — вот это денек, блять. Ты че, просто так эту вечеринку провел?

— Выходит, да.

— А зачем?

— Это моя работа потому что — делать праздник.

— Лех, странный ты, конечно. Я уже окончательно запутался. Зачем все это было и что ­дальше-то?

— Дальше ничего не будет.

— Да так не бывает.

— У меня точно все…

Я наблюдаю, как окровавленный Леха смотрит в одну точку в потолке, и мне становится его жалко. Мысли о слитой им фотографии и свалившихся на меня проблемах уходят на задний план. Я вспоминаю, как мы учились в одном классе, и задумываюсь о том, что у него были поводы завидовать мне, но я никогда не придавал этому значения, да и просто не думал о том, что могу слишком сильно выделяться на его фоне. Еще вспоминаю, как он предлагал разобраться с обидчиками, которые избили меня на Поклонке и отобрали доску, и что все его предложения всегда были искренними, даже если за ними ничего не следовало. Я кладу руку на Лехину ногу, и мне становится грустно оттого, что я впервые в жизни ударил его. А еще я думаю о том, что стоит принять предложение отца, чтобы помочь другу.

— Слушай, — говорю я, — у меня правда есть ­сколько-то денег с собой. Плюс еще на картах есть. Давай я тебе отдам бабло и ты попробуешь закрыть все вопросы.

— Не надо, там не закрыть.

— Закрыть, Лех. Я через неделю выйду в банк работать. Сразу же провернем несколько ивентов, и всю маржу ты себе оставишь. Там будет гораздо больше, чем в журнале, поверь. Я тебе, если надо, еще и свою зарплату скину.

— Макс, не получится ничего. Те люди не ждут.

— Да перестань. Мы придумаем ­что-нибудь. Давай с ними встретимся. Помнишь, как ты хотел пойти и найти тех, кто у меня доску отнял?

— Но мы не пошли.

— А сейчас пойдем и обо всем договоримся, Лех, — трясу я его ногу. — Вставай давай.

— Макс…

— Ты встаешь?

— Макс!

— Все наладим. И будем дальше делать лучшие в этом городе вечеринки. Все снова закрутится. Давай-давай, поднимайся.

— Макс!

— Ну че ты ­заладил-то: Макс, Макс.

— Мы никуда не пойдем, слышишь?

— Ну давай я схожу, а ты здесь побудешь. Скажи, с кем ­встретиться-то надо. Я сейчас наберу этого, как его… Иванькова из «Золота». Он поможет, если что. У него же ритуальный бизнес, всех закопаем. Давай подниматься уже, Лех.

— Прекрати. Не надо ни с кем встречаться. Шоу закончилось.

— Брат, ты чего, шоу маст гоу он! Все наладим.

— Я это все заварил — я сам дальше. Прости, что тебя подставил.

— Лех, ну, хватит, пожалуйста. — По моим щекам катятся слезы, и я отворачиваюсь. — Вставай. Просто вставай.

— Нет, Макс. Дальше сам.

— Вот ты сука. — Я со всей силы бью кулаком о стену. — Ладно, хуй бы с этим снимком, но не нужно было никаких вечеринок делать. Без нее бы всем было хорошо. А ты, блять, решил всех удивить. Никого не надо удивлять больше. Все обожрались в этом городе давно уже. Они же все в мыльном пузыре существуют и не понимают, что вообще происходит в мире, или просто закрывают на все глаза. Зачем эти вечеринки…

— Чтобы не знать, что в мире творится.