Нелюбимый (ЛП)

Мои глаза привыкают к тусклому свету, в то время как я опираюсь рукой на раковину и стягиваю трусы. Опускаясь на сиденье унитаза, я испытываю совершенно новую волну неумолимой боли, но после того, как я, наконец, сажусь, мой мочевой пузырь быстро опорожняется, и на мгновение облегчение перекрывает дискомфорт.

Не торопясь снова встать, я оглядываюсь по сторонам. Это самая крошечная ванная, которую я когда-либо видела. Места достаточно лишь для туалета, маленькой раковины рядом со мной и душевой кабины напротив. За дверью крючок, на котором висит одинокое желтовато-серое полотенце. Без сомнения, Кэссиди, поскольку он живёт тут один. Маленькая комната чистая и очень опрятная. На вешалке рядом с раковиной висит полотенце для рук. Больше нет никаких других украшений. Иными словами, больше смотреть не на что, и никаких подсказок о хозяине.

Я делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание, когда тянусь к своим трусикам, но когда я натягиваю их, мой живот переворачивается. Они сероватые и потёртые по краям, как будто их стирали около сотни раз. Но что ещё важнее, они не мои. Что означает, что Кэссиди полностью раздел меня и помог мне надеть эти трусики.

Мои щёки вспыхивают от жара, когда я представляю себя совершенно голой, пока была без сознания. В смысле, я знаю, что он спас мне жизнь, и я благодарна. Но осознание того, что он видел меня голой, заставляет меня чувствовать себя неловко… как будто он взял что-то, что ему не принадлежало.

Пытаясь избавиться от этого чувства, я заставляю себя встать, задыхаясь от боли, и натягиваю бабушкины трусики на свои бинты. Меня ещё больше пугает то, что я ношу чьё-то старое нижнее бельё, но говорю себе не быть глупой. Мне повезло, что он нашёл меня, повезло, что он отнёс меня в безопасное место, и повезло, что вообще было дополнительное бельё, которое можно было одолжить.

Повернувшись, чтобы спустить воду в туалете, я обнаруживаю, что ручки нет. Я смотрю слева и справа. Ничего.

— Эм, Кэссиди? — зову я.

— Да? — отвечает он из-за двери.

— Я, эм… как смыть воду в туалете?

— Не беспокойся, — говорит он. — Я позабочусь об этом.

«Ну, нет. Нет, ты не будешь». 

— Всё нормально. Я сделаю это. Где ручка?

— Это компостирующая установка, — говорит он.

«Какая установка?» Я смотрю на унитаз, чувствуя раздражение из-за этого, затем поворачиваюсь к двери.

— Извини. Что?

— Это не обычный туалет. Ты не смоешь его.

«Хм. Окей». Я из Сан-Франциско, поэтому, очевидно, видела туалеты с низким расходом. Но компостный туалет для меня в новинку. Я вздыхаю и решаю сразиться в битве «смой свою мочу» в другой раз.

Потянувшись к крану раковины, я обнаруживаю, что там только один рычаг, и когда я его включаю, мои руки забрызгивает струёй ледяной воды. Я вскрикиваю от неожиданности, быстро выключая воду и смотря на крошечную раковину, словно у неё есть скрытые клыки.

— Всё в порядке? — спрашивает он.

— Твоя вода очень… холодная.

Как арктический холод.

— Она идёт из цистерны на крыше дома, — объясняет он. — Становится холодно ночью.

Хмм. Ни электричества, ни водопровода. Он амиш (прим. А́миши, они же аманиты или амманиты — религиозное движение, зародившееся как самое консервативное направление в меннонитстве и затем ставшее отдельной протестантской религиозной деноминацией. Амиши отличаются простотой жизни и одежды, нежеланием принимать многие современные технологии и удобства)? Где я вообще, чёрт возьми?

— Понятно, — говорю я, хотя мои вопросы накапливаются, как сумасшедшие. Фактически, я уже собираюсь задать один, когда поднимаю глаза и вижу лицо, смотрящее на меня из зеркала.

«О, Господи Иисусе».

Это я.

Мои губы приоткрываются, и на секунду я чувствую головокружение, рассматривая незнакомку.

Моё лицо покрыто синяками, порезами и царапинами, а губы распухли и покрыты струпьями там, где они были рассечены. На лбу белый пластырь. Я тяну за уголок, чтобы обнаружить уродливую рану под ним, и быстро возвращаю на неё повязку.

Судорожно вздохнув, я поднимаю надетую на меня футболку и насчитываю шесть отдельных повязок на левом боку. Некоторые из них окрашены кровью, которая просочилась и высохла. Слёзы начинают падать, когда я понимаю, насколько сильно я избита. Слишком сильно.

— Бринн? Ты в порядке?

— Я… Я…

— Эй, гм, я могу войти?

Я едва могу говорить из-за плача, но мне удаётся прохрипеть:

— Хорошо.

Он осторожно открывает дверь, заглядывает внутрь, не открывая её полностью. Когда он видит, что я смотрю на себя в зеркало, он вздыхает.

— Ох, Бринн.

— Он… он действительно р-ранил меня.