Нэлли

Что бы ни случилось где-нибудь в самых отдаленных частях света, все это должно пройти через азиатский базар и разнестись, часто в искаженном виде, по всему краю, переходя из уст в уста.

Поев плова и обтерши засаленные пальцы, — кто о голенища своей обуви, а кто о ситцевые пояса, — все принялись за чай и, покуривая чилим, начали беседу.

— Да, новость большая, — проговорил длиннобородый толстый узбек.

Все навострили уши.

— В России больше нет царя, — сказал он таинственно.

— Как это нет царя? — вскрикнули все присутствовавшие.

— А так, нет его — и кончено! Народ его больше не захотел — и шабаш, — решительно заявил толстяк.

— Врешь ты все, — заметил один из сидящих.

— Вру? Ну, вот, как приедешь ты завтра в Коканд, так и сам узнаешь.

Туземный суд.

— Ну, а кто же теперь будет царем-то в России? — осторожно спросил Юнуска.

— Да никто, — просто ответил толстяк. — Народ сам будет управлять государством, — прибавил он.

— Не пойму я что-то, — недоверчиво заметал Юнуска.

— Да тут нечего и понимать, — вставил другой арбакеш. — Русский парод соберет свой Совет, выберет депутатов, а уж те будут знать, что им делать.

— Верно, — поддакнул толстяк, — мне говорили в Коканде, что и у пас будут Советы, и мы своих выборных посадим вместо русских офицеров и чиновников.

— Полно врать! — заметил Юнуска. — Так это и позволят тебе сделать! Ты, наверное, позабыл и про хакима, и про наших выборных волостных управителей.

И вспомнил Юнуска, как больно стегал его нагайкой хаким за то, что он однажды не сразу уступил ему дорогу. Вспомнил Юнуска также, как приезжали раз в его кишлак какие-то чиновники, порубили деревья в его саду.

«Жаль, — подумал он, — такие хорошие яблони и груши порубали, да два урюковых дерева совсем попортили».

Сам волостной Алим-бай присутствовал при этом, — значит, они имели на то право.

Посмотрели эти чиновники в какую-то трубу, смерили землю цепью и ушли.

Через год пришли другие люди, изрыли весь сад, что рядом с Юнускиным домом.

Ничего не понимал Юнуска, и только со временем он узнал, зачем все это делалось.

Через его землю провели русские железную дорогу.

Правда, волостной управитель Алим-бай дал Юнуске какую-то бумагу. Читали эту бумагу и мулла Ахмет, и кази Юнус, и оба они сказали, что Юнуске следует получить пятьсот рублей за отобранную у него землю. К кому только ни ходил Юнуска с этой бумагой, кому только ни подавал он просьбы! Но денег за отчужденную землю так он и не получил.

Пошел, наконец, Юнуска к самому губернатору и подал ему прошение.

Прошло после этого месяца три.

Вдруг вызывает Юнуску Алим-бай. Пошел Юнуска к волостному, да не рад был, что пошел.

— Так ты жаловаться вздумал на меня генералу? — закричал тот. — Хорошо, я с тобой рассчитаюсь.

С этими словами кликнул волостной своих джигитов.

На зов Алим-бая прибежали три молодца.

Схватили они Юнуску и больно избили его нагайками.

А волостной стоит и посмеивается.

— Вот тебе четыреста девяносто рублей. Сколько не хватает еще до пятисот, говори, мерзавец!

Молчит Юнуска, а сам дрожит, как осиновый лист.

— Ну, так, — обращается к нему волостной, — за мной остается еще десять рублей, вот они.

Бросил он десятирублевую бумажку и ушел в свою саклю.

Не взял этих денег Юнуска и рад был, что унёс свою шкуру со двора мин-баши.

Поплакал арбакеш, погоревал вместе со своей женой над разоренным гнездом да и успокоился. Решил он, что нет управы ни над хакимом, ни над Алим-баем.

Теперь, когда толстяк заявил о том, что народ вместо хакимов да волостных управителей будет ставить своих людей, Юнуска но мог этому поверить.

«Алим-бай такой богач! Сколько у него джигитов, да, наконец, за него и русское войско заступится; где же с ним управиться народу».

Посидел Юнуска на базаре с новыми товарищами и поздно вечером вернулся к своей хижине.

— Ишь, как громыхает, проклятый, — пробормотал он вслед промчавшемуся поезду и громко постучал в ворота.

— Хамра, а Хамра! — крикнул Юнуска подходя к низкой двери своей сакленки, состоявшей из одной закоптелой конуры.

— Нима, — раздался оттуда резкий женский голос.

На пороге показалась в грязной ситцевой рубашке узбечка с повязанной желтым платком головой. На руках у нее было маленькое голенькое существо, похожее скорее на обезьянку, нежели на ребенка.

— Ты ела сегодня, Хамра? — заботливо осведомился Юнуска у жены.

— Ела немного, — отвечала та, — а почему ты меня об этом спрашиваешь?

— А вот почему, — отвечал Юнуска. — Я решил завтра продать нашу саклю, а тебя сегодня же отвезти к твоим родным.

— Как знаешь, — равнодушно ответила женщина, — как прикажешь, так и будет, — покорно прибавила она.

— Так вот, возьми десять копеек и купи себе дыню и лепешек, покушай и собирайся в дорогу.

III. ВЕЗДЕ — ТОЛЬКО ОБИДА

Как рассчитывал Юнуска, так оно и случилось.

За саклю и уцелевший участок земли получил он сто рублей от местного торговца дынями Мустафы.

Продал он свою старую арбу, но с лошадью никак не решался расстаться. «Послужит еще мне годика два мой гнедой», подумал арбакеш. Спрятал он деньги в пояс и, забравшись в седло, поехал легкою рысцою к базару.