Нэлли

— Да ты все еще здесь, проклятый! Пошел, тебе говорят, — гаркнул он и так сильно толкнул Юнуску в грудь подкованным каблуком своего сапога, что несчастный узбек с воплем покатался на улицу. Нагайка выпала из рук арбакеша.

Охватил ее озверевший солдат и начал беспощадно хлестать ею Юнуску. Бил он его, пока не запыхался и, отшвырнув ногой свою жертву к арыку, ушел на двор, громко хлопнув калиткой.

Горько плакал Юнуска.

Медленно поднялся он на ноги, помочил воспаленное лицо арычной водой и подошел к своей лошадке.

Опустился на корточки арбакеш возле ее передних ног и залился слезами.

Лошадь как будто понимает горе своего друга-хозяина. Низко опустила она голову и смотрит на него усталыми, грустными глазами.

Наконец, очнулся Юнуска и встал.

Лицо его горело.

От уха до самого глаза багровой полосой тянулся страшный рубец. Погладил он по шее лошадку, обтер по обыкновению ее морду длинным рукавом своего халата и стал взнуздывать утомленное животное.

— Не будет тебе, тамыр, сегодня ячменя, — вздохнув, сказал он. — Значит, не судил нам с тобою аллах поесть, как следует.

Дерево— «Сада карагач».

Слезы снова показались на глазах у арбакеша. В раздумье опустил он голову на грудь.

А лошадь повернула к нему свою запотелую морду, как бы отвечая: «не привыкать, мол».

С тяжелым камнем на сердце поехал Юнуска на базар, твердо решив не ездить больше в русский город.

IV. ТЯЖЕЛАЯ УТРАТА

Настали холодные зимние дни, а Юнуска все по-прежнему занимался извозом.

Только в жизни арбакеша случилась большая перемена.

Умерли у него жена и ребенок.

Похоронил их Юнуска, как подобает доброму мусульманину.

Заказал он каменный плоский памятник с именами покойников и сам поставит его на могиле.

Окончив свое дело, сел Юнуска на землю и задумался.

Вспомнилось ему прежнее, хотя и невеселое житье, но все же в своем гнездышке.

Вспомнилась ему и Хамра, его первая и единственная любовь.

Вспомнил он своего больного ребенка, которого в минуты отдыха он выносил на руках под сень тенистых фруктовых деревьев своего сада. Все отняли от него царские чиновники и Алим-бай.

— Будь они прокляты, — прошептал арбакеш, и нехорошее чувство шевельнулось в его сердце.

Как-то довелось Юнуске хлопок везти в Наманган.

Наложили его на арбу с добрых сорок пудов и деньги вперед заплатили маргеланские купцы, обещав дать прибавку, если груз будет доставлен вовремя.

Едет Юнуска по степи и думает, как он в кишлаке накормит своего гнедого ячменем, сам напьется чаю, да покалякает на базаре с проезжими.

Затянул даже и песню Юнуска, и на душе у него сделалось вдруг так легко, как никогда еще не бывало. Нагнал он трех арбакешей и завязал с ними беседу.

Особенно весел был Юнуска, никогда еще никто не видел его таким.

Так доехали они до большого кишлака Язавана, находящегося как раз на половине дорога между Маргеланом и Наманганом.

Подвязал Юнуска торбу с ячменем своему коню, а сам подсел к собравшимся в чайной проезжим.

Рисовые поля.

Давно так не отдыхал Юнуска, давно с таким наслаждением не курил он чилим и не ел плов.

А там в тени, около арбы, стоит его гнедой помощник и с наслаждением жует крупные зерна вкусного ячменя.

Между тем в чай-ханэ происходило большое оживление.

Какой-то почтенный старик с длинной седой бородой отпивал из маленькой чашечки зеленый чай и что-то рассказывал.

По его зеленому тюрбану Юнуска сейчас же узнал в нем хаджи, то-есть мусульманина, посетившего Мекку, гроб великого пророка Магомета.

Только хаджи имеют право носить зеленую чалму.

Вокруг говорившего собралась целая толпа. Даже сам хозяин караван-сарая Ахмет-бай, и тот подсел послушать, что такое сообщает хаджи. «Стало быть, что-нибудь очень интересное», подумал Юнуска и тоже подсел ближе к рассказчику.

— Ну вот, — говорил тот, — значит, в России будет управление без царя, говорят, что его уже и в живых нет.

«Правду, значит, говорил толстый арбакеш», подумал Юнуска и пододвинулся ближе к хаджи.

— Значит, — продолжал тот, — и население Туркестана получит большие права. У нас будут не русские законы, а свои, — говорил он. — Мы будем избирать своих людей и посылать их в Петроград. Вместо русских начальников мы выберем своих. Уже в некоторых уездах выбрали; вместо русских хакимов — узбеков.

Среди слушателей раздался шёпот одобрения.

— В Кокандском уезде уже выбран Ата-бай, в Наманганском Абдур-Рахман-бай, в Андижанском — Измаил-бай, а в Маргеланском — Алим-бай.

Юнуска еще ближе подвинулся к рассказчику.

— Все они, — продолжал тот, — богатые купцы, пользующиеся у нас доверием. Они, конечно, сумеют защитить народные интересы.

Тут Юнуска не выдержал и, обращаясь к хаджи, переспросил:

— Значит, Алим-бай будет вместо русского хакима? Верно это?

— Как же не верно, — вежливо ответил хаджи арбакешу, — я его еще вчера сам видел и с ним лично беседовал.

— Богатый он человек, — щелкнув языком, прибавил старик.

«Плохо дело, — подумал Юнуска. — Все богатых лишь выбрали, да такого грабителя, как Алим-бай, — ничего путного из того не выйдет».

С этой мыслью он отошел от хаджи и подсел к своим попутчикам-арбакешам.