Немецкая идеология

«вынужден признаться, что он не очень в них углублялся. Я» (Грюн) «заметил это давно, и тогда, конечно, все окончилось, тем более, что я вспомнил, что миссия Кабе давно уже завершена» (стр. 381).

Мы впоследствии увидим, как господин Грюн сумел возложить на Кабе новую «миссию».

Укажем сперва на схему, которая вместе с двумя-тремя устаревшими мыслями образует остов книги Грюна. И то и другое списано у Гесса, которого господин Грюн вообще великолепнейшим образом пересказывает. То, что уже у Гесса носило весьма неопределенный и мистический характер, но сначала – в «Двадцать одном листе» – заслуживало известного признания, и стало скучным и реакционным лишь благодаря вечному повторению в «B"urgerbuch», в «Neue Anekdota» и в «Rheinische Jahrb"ucher» в такое время, когда оно уже устарело, – это у господина Грюна превращается в полную бессмыслицу.

Гесс синтезирует развитие французского социализма с развитием немецкой философии – Сен-Симона с Шеллингом, Фурье с Гегелем, Прудона с Фейербахом. Ср., например, «Двадцать один лист», стр. 78, 79 ^{347}, 326, 327 ^{348}; «Neue Anekdota», стр. 194, 195, 196, 202 и сл. ^{349}(Параллель между Фейербахом и Прудоном. Например, Гесс: «Фейербах, это – немецкий Прудон» и т.д. «Neue Anekdota», стр. 202; Грюн: «Прудон, это – французский Фейербах», стр. 404.) – Этот схематизм, в том виде, в каком его дает Гесс, и образует всю внутреннюю связь книги Грюна. Отличие заключается только в том, что господин Грюн не забывает придать положениям Гесса беллетристический налет. Он весьма добросовестно списывает даже явные ошибки Гесса, как, например, его утверждение («Neue Anekdota», стр. 192), что теоретические построения образуют «социальный фон» и «теоретическую основу» практических движений. (Так, например, Грюн пишет на стр. 264: «Социальный фон политической проблемы XVIII века был одновременно продуктом обоих философских направлений» – сенсуалистов и деистов.) Сюда же относится та мысль, что достаточно связать Фейербаха с практикой, применить его к социальной жизни, чтобы дать полную критику существующего общества. Если же прибавить к этому дальнейшую критику, которой Гесс подвергает французский коммунизм и социализм, например положения Гесса, что «Фурье, Прудон и т.д. не вышли за пределы категории наемного труда» («B"urgerbuch», стр. 46 и др. ^{350}), что «Фурье хотел бы осчастливить мир новыми ассоциациями эгоизма» («Neue Anekdota», стр. 196), что «даже радикальные французские коммунисты не преодолели еще противоположности труда и наслаждения, не поднялись еще до единства производства и потребленияи т.д.» («B"urgerbuch», стр. 43), что «анархия есть отрицание понятия политического господства» («Двадцать один лист», стр. 77) и т.д. и т.д., – если прибавить все это, то мы получим полностью критику французов, как она дана господином Грюном, ту самую критику, которую господин Грюн имел в кармане еще до того, как он отправился в Париж. Кроме этого, господину Грюну помогает свести счеты с французскими социалистами и коммунистами ряд ставших традиционными в Германии фраз о религии, политике, национальности, человеческом и нечеловеческом и т.д. и т.д., – фраз, перешедших от философов к «истинным социалистам». Ему остается только искать повсюду « Человека» и слово «человеческий» и негодовать, когда он этого не находит. Например: «Ты занимаешься политикой – Ты ограничен» (стр. 283). И точно так же господин Грюн может далее восклицать: Ты национален, религиозен, занимаешься политической экономией, Ты имеешь бога, значит Ты не человечен, Ты ограничен, – чт'o он и делает на протяжении всей книги. Этим, конечно, дается весьма основательная критика политики, национальности, религии и т.д. и выясняется в достаточной мере все своеобразие критикуемых писателей и их связь с общественным развитием.

Уже отсюда видно, что стряпня Грюна стоит гораздо ниже книги Штейна, который, по крайней мере, пытался изложить связь социалистической литературы с действительным развитием французского общества. При этом едва ли нужно упоминать, что господин Грюн как в разбираемой книге, так и в «Neue Anekdota», с величайшим пренебрежением взирает свысока на своих предшественников.

Но сумел ли господин Грюн хотя бы правильно списать то, что он вычитал у Гесса и других авторов? Сохранил ли он в рамках своей схемы, принятой им на веру, без всякой критики, хотя бы необходимый материал, дал ли он правильное и полное изложение отдельных социалистических писателей по первоисточникам? Это ведь поистине самые минимальные требования, какие можно предъявить человеку, у которого должны учиться североамериканцы и французы, англичане и бельгийцы, который был приват-доцентом Прудона и который не перестает кичиться перед поверхностными французами немецкой основательностью.

Сен-симонизм