Немецкая карта

Они в несколько завуалированной форме передавали через меня своего рода послание на родину: тесное сотрудничество Советского Союза и Германии пойдет на пользу обоим народам. Они часто говорили: «Приходите снова друзьями». Это же, впрочем, нередко повторяли простые русские в разговорах с военнопленными. Ненависть военных лет растворялась в надеждах на совместное будущее. Вновь и вновь слышалось: Россия и Германия в союзе — это изменит мир, будет на пользу всему миру.

[Временами у меня складывалось впечатление, что они даже доверяли мне своих дочерей и даже позволили бы увезти их в Германию, все равно кого, настолько пришелся им по нраву я, пленный офицер, который так хорошо владел их языком и был почти одним из них. Но может быть, в тогдашнем моем положении это было лишь ошибочное, совершенно неправильное представление? Может быть, надежда на то, что все когда–то хорошо закончится, в том числе и этот плен?

Когда в начале марта 1949  г. солнце побаловало север Восточной Пруссии первым теплом, а мы снова пили чай втроем у Болонина, оба всерьез взялись за меня. «Ты скоро снова будешь в Германии, — сказал Болонин. — Тебе надо выполнить поручение. Ты не дурак. Если у вас снова будет правительство, тебе надо будет рассказать о впечатлениях, которые ты у нас получил, о своем личном опыте. Тебе надо это сделать, рассказать правду — это в интересах твоей страны. А мы хотим мира с вами, сотрудничества, дружбы, понимаешь ты, как у нас здесь! Дружбы. Ты должен попытаться связаться с теми, кто у власти, и сказать им, что необходимо в интересах наших стран». «Но, — возразил я, — я ведь не коммунист». «Ну что ты за чушь несешь? — сказал Болонин. — Ты должен приехать к себе на родину демократом. Не надо тебе становиться коммунистом, дубина ты этакая!» «Черт возьми!»

Разговаривая с советским генералом в Бонне, я думал и об этих встречах со своими русскими друзьями Болониным и Радченко в Тильзите. А вернувшись потом домой, я пытался добиться примирения с Россией. Я искал пути к нормализации отношений с Россией.

Так я в 1953  г. связался с Болониным и Радченко и написал обоим письма по–русски. Хотя я и боялся, что мои письма не дойдут без проблем до Москвы и Новосибирска, но теплилась все же и какая–то надежда, что кто–нибудь смог бы счесть интересными мысли бывшего военнопленного немецкого офицера и передать послания в Кремль. Ведь Сталин умер. Но ни из Москвы, ни из Новосибирска ответа поначалу не последовало.

Вернемся, однако, ненадолго к генералу Книркову, атташе, становившемуся все дружелюбнее. Он вел себя даже вполне по–товарищески, ведь мы оба, по его словам, были солдатами, и приглашал меня к себе домой — закусить и выпить чаю. Его жена, говорил он, превосходно готовит, и у меня будет случай в этом убедиться. «Приходите, пожалуйста!» Да и верно, надо было обязательно прийти. Признаюсь, что искушение принять это приглашение было велико. Мне были бы очень интересны дальнейшие беседы. Но имел ли я право следовать профессиональному любопытству? Не будет ли это уже чем–то сродни измене родине? Нет, я понимал, что конспирация — один из важнейших методов разведывательной работы. А если с ее помощью можно достичь пользы для своей страны, следовало идти особыми и необычными путями. Долго думал я над тем, что же следовало делать в столь нестандартной ситуации.]

О честных солдатах и черных овцах

В ходе моего назначения на должность руководителя Службы военной разведки была изменена система субординации начальников управлений МАД. Министр Лебер сначала подчинил службу непосредственно себе, затем статс–секретарю,а незадолго до моего увольнения — даже заместителю генерального инспектора бундесвера. Система субординации никогда не была ни удовлетворительной, ни целесообразной, поскольку не учитывала особенностей разведывательной службы.

Организационные нововведения казались министру необходимыми, исходя из его опыта спецопераций МАД с применением средств прослушивания, проведенных до моего вступления в должность. Я был абсолютно уверен в том, что пользовался особым доверием министра Лебера.

Вышестоящее начальство руководителя службы не обладало достаточными знаниями о разведывательной деятельности, вместо этого при возникновении проблемных ситуаций у руководства проявлялось недоверие в отношении службы в целом и, очевидно, в отношении руководителя службы в частности. Впоследствии это привело к тому, что статс- секретарь Хиле отдал мне приказ обеспечивать на моих докладах о шпионской деятельности присутствие начальника 3–го отдела полковника Йоахима Кразе. Естественно, я усмотрел в данном требовании признак недоверия ко мне. С сегодняшней точки зрения, конечно, приходится только удивляться такому распоряжению, поскольку Кразе, как выяснилось позже, помимо своего жалованья в бундесвере, оплачивался еще и Маркусом Вольфом из ГДР.