Немецкая осень

Действительно, такова неприятная правда: голод – главный враг любой формы идеализма. Самыми ярыми противниками идеологической работы по восстановлению Германии являются вовсе не сознательные реакционеры, а равнодушные массы, которые готовы говорить о каких-то политических убеждениях лишь после того, как их накормят. Прекрасно понимая это, даже самые продуманные предвыборные кампании строились не на лозунгах о мире и свободе, а на обещаниях, что после выборов они обеспечат людям достойный рацион, до которого не доберутся ни крысы, ни воры, и все получат самый знаменитый батон в Германии, который вместе с наточенным хлебным ножом красовался на предвыборных плакатах коммунистов осенью 1946 года. Когда генерал Кёниг, освободитель Парижа, дождливым октябрьским днем вышел из-под изрешеченного пулями навеса на гамбургском вокзале, за ним и его британским сопровождением, состоявшим из розовощеких офицеров в парадной форме с белыми манжетами до локтя, наблюдали плотные ряды гамбургских зевак. Длинный кортеж, просигналив всеми возможными клаксонами, тронулся с места, и тут юных немецких офицеров полиции окружили люди, начавшие злобно выкрикивать: «А что он привез? Шоколад небось? Или хлеб?» Представителям власти в кожаных шлемах оставалось только краснеть.

Краснеть – вот что остается делать всем партиям, пока народные массы требуют роста материального благосостояния. Но краснеть можно с разной степенью соблюдения приличий – не самый удачный способ избрали либералы, упрямо настаивающие на том, что классового общества больше нет. В глубине души все знают, что это не так. Тот самый торт из плохого немецкого хлеба, которым меня угощали адвокат и писатель, – на самом деле торт символический, где фальшивые сливки прикрывают собой горькую правду жизни. Несомненно, это торт для наименее бедных. Наиболее бедные так хлеб не едят.

Этот символический торт намекает на одну из причин, по которой рабочие партии выстраивают свою политику в духе классовой борьбы, и по которой дальновидные люди в профсоюзных кругах предрекают невиданного ранее масштаба противостояние в обществе, когда оккупанты ослабят наконец удила и Германия станет свободной. Если хочется более ощутимых подтверждений этому – можно просто проехаться в гамбургском метро: вторым классом, с относительно хорошо одетыми и относительно ухоженными попутчиками, или третьим, с людьми в лохмотьях, с белыми, как мел или газетная бумага, лицами, людьми, из которых, кажется, не пойдет кровь, даже если их поранить. И эти самые бледные лица Германии определенно не относятся к наименее бедному классу.

Искусство идти на дно

Идите на дно, но постепенно! Попробуйте идти на дно постепенно! Искусством идти на дно все владеют в разной степени – кто-то лучше, кто-то хуже. В Германии есть те, кто владеет этим умением плохо, те, кто говорит, что им до такой степени незачем жить, что в живых они остаются лишь потому, что им еще более незачем умирать. Однако есть здесь на удивление много тех, кто готов на все ради выживания.

По воскресеньям у станции метро «Зоопарк» в Берлине сидит слепой старик в лохмотьях и играет пронзительные псалмы на портативе[3]. Сидит на холоде с непокрытой головой и печально прислушивается, повернувшись в сторону лежащей перед ним на тротуаре старой шляпы, но немецкие монеты звенят слабо и глухо, да и падают в шляпы слепых стариков нечасто. Конечно, дела у него шли бы лучше, если бы он играл не на портативе или хотя бы играл не псалмы. По вечерам в будние дни, когда берлинцы проходят мимо со своими скрипучими тележками, проведя день в поисках картошки или дров в менее пострадавших от бомбежек районах, слепой играет не на портативе, а на позитиве[4], и монеты капают в шляпу чаще, но по воскресеньям этот идеалист, упорно отвергая всякие экономические доводы, продолжает играть на древнем скрипучем переносном органе. По воскресеньям позитив для него неприемлем. До дна ему еще далеко.

На вокзалах можно встретить людей, повидавших в этой жизни если не все, то многое. Большие немецкие вокзалы, словно древние подиумы для модных показов, заключают в своих изрезанных шрамами стенах под растрескавшимися крышами огромный процент всеобщего отчаяния. В дождливую погоду гость города не устает удивляться тому, как вода проникает сквозь крышу залов ожидания и между скамьями на полу образуются целые озера. Будто бы в этом дисциплинированном хаосе происходит маленькая революция. По ночам он с легким удивлением сталкивается в бетонных тоннелях с беженцами: беженцы с юга и востока лежат на голом полу вдоль голых стен, спят тяжелым сном или сидят на корточках среди своих пожитков и бодрствуют в ожидании поезда, который отвезет их на следующую станцию, такую же безнадежную, как эта.