Немецкая осень

В Швеции по ночам десять градусов ниже нуля, дороги все в ямах, как тротуары в Берлине. Водительские права только что получены, от Стокгольма до Гётеборга машине каким-то чудом удается доехать на трех цилиндрах. Мотор заедает, как сломанный пулемет, но водителю (сбившему конус на экзамене по вождению) кажется, что это фирменный звук двигателей «ситроена». В Гётеборге мы идем в Городской театр на мудрую китайскую пьесу, и величественные завывания Бенкта-Оке Бенктссона[65] преследуют нас во сне еще два города подряд. Кроме водительских прав и дорожных карт, рядом с водителем лежит недописанная пьеса: проезжая по побережью от Варберга до Хельсинборга, он пытается диктовать жене последние реплики, особенно экспрессивными они получаются на крутых поворотах. Дорога на поверку оказывается слишком коротка, однако в Данию через Хельсингёр удается тайком от таможни провезти не только хлеб и сигареты, которых должно хватить на зимовку во Франции, но и два акта пьесы.

Шелланд утопает в мягком клубящемся тумане, глядя на который испытываешь стойкое, но обманчивое ощущение, что смотришь на море, хотя на деле всего лишь заглядываешь за обочину дороги. Сутки проходят в Копенгагене, влажная полоса асфальта мелькает все быстрее, а ты пытаешься проанализировать и как-то объяснить сложное чувство, знакомое любому приезжающему в Данию шведу, будто ты одновременно и дома и не дома. Сначала не дома: в Дании швед видит свободу и непринужденность, которые путает с беспорядком, что рождает в нем подозрение. Некоторые шведы твердо уверены в том, что поезда в Дании постоянно опаздывают из-за того, что кондукторы не застегивают униформу на все пуговицы и свистят в свистки на перронах, и в том, что в Дании наверняка происходит больше дорожно-транспортных происшествий, чем в Швеции, потому что датчане паркуются «мордой» к проезжей части.

Через некоторое время швед совершает великое открытие: порядок, строго говоря, не имеет никакого отношения к начищенным и наглухо застегнутым пуговицам – и тут же начинает чувствовать себя как дома. Это, конечно, прекрасно, но швед настолько непривычен к легкой и приятной небрежности во всем, что путает свободу с отсутствием дисциплины и, к своему удивлению, узнает, что «сдержанная» шведская нация повсюду за границей известна любовью лезть на рожон, отсутствием такта и дурными манерами. На самом деле, у небрежности как стиля жизни тоже есть своя дисциплина, в каком-то смысле более строгая, чем традиционная сдержанность, поскольку строится не на дрессировке, а на интуиции, такте и щедрости.

Туман рассеивается, и пологие холмы острова Фюн, больше похожие на тесто, замешенное прилежной хозяйкой, чем на классические скульптуры, показываются с привычной стороны. На обочинах серые знаки освобождения, украшенные венками из осенних цветов, мы проезжаем Струрстремсбрун и какое-то время говорим о еще одном неприятном для шведа ощущении «не дома» – оно порожде-но чувством, что ты не был там, где были все. Если хоть немножко улавливаешь атмосферу, не можешь не заметить легкого холодка подозрительного высокомерия, который обдает любого шведа в послевоенной Европе, «в отличие от вас пережившей все это». Затем, из-за собственного комплекса «нейтралитета», шведа бросает в чуть более крупную дрожь, чем нужно, и он затыкает уши, чтобы не слышать правду, даже если это очень полезная правда. Сам водитель как-то раз, путешествуя по Дании на поезде, угостил четверых попутчиков из Оденсе конфетами. Они переглянулись и расхохотались: швед чем-то угощает! Да это же просто сенсация!

Постепенно до шведа доходит, что датчане называют его соплеменников «стильными», не только в положительном, но и в негативном ключе, считая их сдержанными, высокомерными, избегающими неловких ситуаций, скупыми и малодушными.

В городке Круса темно. Вечером его освещают только красные пограничные огни. Перед приграничным отелем вереницей выстроились огромные дальнобойщики, едущие в Прагу, Вену или Париж. Они выезжают на рассвете, и мы догоняем их где-то на полпути между немецкой границей и Килем. Воскресное утро, в туманных лесах Шлезвига пасутся коровы с досками на шеях, чтобы не разбредались слишком далеко. Серые разбомбленные городки кажутся оставленными богом и людьми, а в Гамбурге все точно так же, как и год назад. Тот же роскошный фасад офицерского клу-ба, те же руины в пышной зелени, те же скандинавские проводницы в поезде «Северный экспресс», забрасывающие конфетами исхудавших от голода детей, те же брачные объявления на досках объявлений, та же скорбная еврейка, которая водила меня по воронкам Ландвера и Хассельброка. Она похудела и будто стала ниже ростом с нашей прошлой встречи, в одиннадцать утра она оттирает с ворот две свастики, которые кто-то нарисовал ночью.